Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
После Молотова Булганин, Первухин и Сабуров присоединились к предложению об освобождении Хрущева. Заступился Микоян, объяснивший потом свою позицию идейными соображениями и нежеланием пустить на первые роли Молотова. «Хрущев висел на волоске… Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества. Маленков и Булганин были против Хрущева не по принципиальным, а по личным соображениям. Маленков был слабовольным человеком, в случае их победы он подчинился бы Молотову, человеку очень стойкому в своих убеждениях. Булганина эти вопросы вообще мало волновали. Но он тоже стал бы членом команды Молотова»[1479].
«После нас выступил сам Хрущев. Он опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. В защиту Хрущева выступили секретари ЦК: Брежнев, Суслов, Фурцева, Поспелов, хотя и оговаривались, что, конечно, недостатки есть, но мы их исправим»[1480]. В этом секретарском ряду диссонансом прозвучало выступление Шепилова: «В первое время вы, Никита Сергеевич, взяли правильный курс: раскрепостили людей, вернули честное имя тысячам ни в чем не повинных людей: создалась новая обстановка в ЦК и Президиуме… Но теперь вы “знаток” по всем вопросам — и по сельскому хозяйству, и по науке, и по культуре! Хрущев сказал, что никак не ожидал моего выступления, и расценил его как предательство. Поразило меня тогда поведение Молотова: он сидел с каменным лицом, безучастным взглядом»[1481].
Булганин, который внутренне колебался, согласился перенести заседание на следующий день, что, собственно, и спасло Хрущева. Заседания 19–21 июня проходили уже в полном составе и с присутствием всех секретарей ЦК. Шепилов, понимавший, к чему шло дело, настаивал на том, чтобы прекратить прения и проголосовать. Почему же действительно просто не проголосовали? Каганович объяснял, что «мы вели критику Хрущева по-партийному, строго соблюдая все установленные нормы с целью сохранения единства». Большинство Президиума было уверено, что они — верховная власть и их воля будет исполнена. Они продолжали играть в шахматы в тот момент, когда Хрущев уже играл в танковый биатлон.
«Президиум заседал четыре дня. Председательствовавший Булганин по-демократически вел заседание, не ограничивал время ораторам, давая порой повторные выступления и секретарям ЦК. А тем временем хрущевский секретариат ЦК организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву, разослав через органы ГПУ и органы Министерства обороны десятки самолетов, которые привезли в Москву членов ЦК. Это было сделано без какого-либо решения Президиума и даже не дожидаясь его решения по обсуждаемому вопросу»[1482]. Кто сыграл решающую роль в событиях тех дней? Молотов давал ответ: «Жуков — крупный военный, но слабый политик. Он сыграл решающую роль в возведении на пьедестал Хрущева в 1957 году, а потом сам проклинал его»[1483]. 21 июня 80 членов ЦК подписываются под обращением Президиуму с требованием срочно созвать пленум ЦК. Двадцать из подписавшихся во главе с маршалом Коневым двинулись в Президиум. И его члены, вместо того чтобы попросить представителей «второго эшелона» покинуть зал, согласились прервать заседание Президиума и пойти в Свердловский зал на встречу с членами ЦК. Теперь инициатива полностью перешла в руки Хрущева.
Пленум открылся в 14.00 22 июня. Как заметил Каганович, «вместо доклада о заседании Президиума, которого, конечно, ожидали члены ЦК, им было преподнесено “блюдо” “об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова”… Чувствуя нелепость, несуразность положения — объявить большинство Президиума ЦК фракцией, хрущевские обвинители прибегли к хитроумной выдумке о “группе трех”»[1484]. Как отмечал Шепилов, «параллельно серовские люди вызывали членов ЦК и запугивали, что сейчас начнутся аресты и репрессии»[1485]. Оппозиция стремительно таяла.
На пленуме канву событий излагал Суслов — штатный обвинитель. В этой же роли он выступит и позднее, когда будут снимать и Жукова, и Хрущева. Молотов откровенно не любил Суслова, считал — и не без оснований — своим личным врагом, для которого у него на пенсии были в ходу такие определения, как «пустой барабан», «сухая трава» или просто «тупица»[1486]. Но главным событием первого дня стало выступление Жукова, которого комиссия Поспелова снабдила большим количеством материалов об участии ключевых членов Президиума в репрессиях. Ударными были слова: «С 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение Военной коллегией, Военным судом к высшей мере наказания — расстрелу — на 38 679 человек»[1487]. Булганин сразу отыграл назад:
— Я имел лишь одно намерение — устранить недостатки в работе Президиума. На протяжении всего времени после смерти Сталина мы в Президиуме Центрального Комитета по всем внутренним и международным вопросам вели борьбу с Молотовым. Я никогда в Президиуме не занимал иной позиции, кроме той, чтобы бороться с Молотовым. Ясно было, что он главный тут идеолог. Главный Папа всей кухни. Он пришел и стал вести откровенные разговоры только в последние дни[1488].
Первухин и Сабуров покаялись, заявив, что оппозиция сводилась исключительно к Молотову, Кагановичу и Маленкову. Ворошилов сопротивлялся ершисто, но Хрущев дал указание его не добивать, опасаясь возмутить армию, и потому представил его невольно сбившимся с пути истинного. Каганович и Маленков робко отбивались. Бойцом проявил себя Шепилов. Молотов единственный, кто стал не каяться, а вернулся к сути обсуждавшегося на Президиуме вопроса — о деятельности первого секретаря. Произнести удавалось не больше двух-трех фраз, которые прерывались выкриками из бушующего разъяренного зала.
— Я не так часто меняю свое мнение. Я говорил честно и на Президиуме и говорю на пленуме то, что думаю. Иногда это не нравится, дают соответствующий отпор моему мнению, но я, товарищи, скажу и о том, в чем я вижу недостатки в нашем руководстве. Я это буду говорить, и это я считаю в моем заявлении главным.
— А мы считаем главным фракционную борьбу, затеянную вами в Президиуме ЦК, об этом и следует вам говорить, — кричал член ЦК Струев.
— Я состою в партии не
