Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
Лондон – это самое неподходящее в целом свете место для человека с тяжелым сердцем. Все здесь печально и угрюмо. После отъезда Полины я понапрасну старался избавиться от глубокой тоски и, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, бесцельно бродил по городу. Когда ноги и сердце отказывались служить мне, я обычно заходил в кофейню и разглядывал посетителей, что несколько отвлекало меня от мрачных мыслей. Все эти попугайские лица, эти сжатые рты, открывавшиеся как бы от действия пружины, чтобы издать пронзительно-скрипучие звуки или же с размеренностью механизма поглощать длиннейшие тартинки и опустошать огромные сосуды с чаем, являли собой престранную картину. Можно подумать, что лица англичан созданы наподобие машины. Ни один народ не обладает такой привязанностью к своим обычаям, которые, впрочем, несмотря на их оригинальность, имеют в себе нечто однообразное, отражающееся и физиономиями людей.
Для иностранца, который, вроде меня, не понимает их языка, это однообразие должно представляться особенно разительным.
Проходя утром по Пикадилли, я заметил там толпу народа и осведомился у повстречавшегося мне Мартинелли о причине сего сборища.
– Все эти люди, – отвечал он, – сгрудились вокруг человека, который умирает, получив удар кулаком при боксировании.
– И его невозможно спасти?
– Уже явился хирург, чтобы пустить кровь, но вот что самое любопытное: некие два джентльмена поставили сто гиней на жизнь и смерть этого человека, и они не разрешают оказывать ему помощь.
– Значит, это варварское пари будет стоить жизни несчастному?
– Мания держать пари настолько распространилась в сей стране, что повсюду учреждены клубы спорщиков, и когда член такого клуба не согласен с каким-либо мнением, он обязан подкрепить это посредством пари. В противном случае его штрафуют.
– Было бы любопытно посмотреть на такой клуб. Но вернемся к кулачному бойцу. Если он испустит дух, что станет с его убийцей?
– Он будет повешен, коль скоро его кулак признают опасным. В лучшем случае на правой ладони ему выжгут клеймо, означающее, что этот человек лишил другого жизни и уже готов для виселицы.
– Но как можно допускать эти кулачные бои?
– Они происходят лишь под видом пари. Если перед схваткой дерущиеся не бросили на землю свои ставки, того, кто остается в живых, вешают.
Однажды вечером, прогуливаясь около Воксхолла, я услышал громко произнесенное имя мисс Шарпийон.
Я тут же вспомнил про адрес, полученный в Лионе от синьора Моросини, и, явившись на следующий день к сей девице, узнал в ней очаровательного ребенка, которого встречал еще восемь лет назад в Париже.
– Как, кавалер, вы уже три месяца в Лондоне и не удосужились быть у меня!
Я оправдывался, как мог. Не переставая жеманничать у зеркала, она продолжала:
– Приходите завтра к обеду.
– Невозможно, я жду у себя лорда Пемброка.
– И, конечно, с многочисленным обществом?
– Нет, нас будет только двое.
– Тогда мы приедем с тетушкой разделить ваше одиночество.
– Мне будет весьма приятно.
Я написал ей адрес. Прочитав его, она рассмеялась.
– Ах, так вы тот самый итальянец, вывесивший эту смешную афишу?
– Он самый.
Она рассмеялась еще громче.
– А подобное приглашение должно стоить недешево.
– Но зато я обязан ему прелестными минутами…
– Уверена, вы чуть не умерли от печали после исчезновения этой иностранки. Вам, конечно, безразлично, что я не претендовала на ваши апартаменты вместо сей очаровательной дамы.
– Вы шутите, мои комнаты слишком просты для вас.
– Но я уж постаралась бы проучить вас за излишнюю самоуверенность.
– Любопытно узнать, какое наказание ожидало бы меня.
– У женщины всегда есть удобный способ отомстить. Своим кокетством я сумела бы изобрести для вас самые изощренные пытки.
– Только дьявол способен на подобное, а вы кажетесь мне ангелом. Благодарю за откровенность, я буду остерегаться.
– Значит, вы решились никогда больше не видеть меня?
Веселый вид, с которым она произнесла все это, не давал оснований принимать ее слова всерьез. Но есть особая разновидность женского коварства, когда самая неприятная правда преподносится в виде кокетливой мистификации. Как увидит читатель, мисс Шарпийон обладала таким искусством в совершенстве. Это время, сентябрь 1763 года, совпало с одним из переломов в моей жизни. Именно тогда я почувствовал, что начинаю стареть. Мне было всего тридцать восемь лет, и если считать, как это наблюдается везде в природе, что восходящая линия соизмерима с нисходящей, теперь, в 1797 году, мне осталось самое большое четыре года, да и они в силу всеобщего закона идут слишком быстро.
В то время Шарпийон была известна всему Лондону и являла собой редкий тип совершенной красавицы: каштановые волосы, лазурно-голубые глаза, ослепительной белизны кожа, изящная талия, грудь прелестной полноты, тонкие пальцы, миниатюрная ножка и в придачу ко всему – едва исполнившиеся восемнадцать лет. Может быть, она жива и сейчас. Никогда не встречал я более обманчивой внешности. В этом лице, выражавшем невинное простодушие, была сокрыта невиданная доселе природная ложь. Почему не было мне дано почувствовать, что еще до знакомства со мной она замышляла мою погибель? Даже сегодня я не в силах вспоминать без волнения ту минуту, когда уходил от нее после первого визита. У меня совершенно не было ощущения сладострастия, рождающегося при виде красивой женщины. Я чувствовал печаль и даже какаю-то безнадежность. Как ни странно, но образ Полины, все еще не покидавший меня, не мог рассеять тех колдовских чар, коими с самого начала обволокла меня Шарпийон. Я старался ободрить себя, приписывая возникшее чувство очарованию нового, и рассуждал, что охлаждение не замедлит явиться, ибо первая же проведенная с этой девицей ночь погасит занявшийся пламень. По правде говоря, я не считал себя слишком далеким от желанной цели. Да и какие можно было вообразить препятствия? Не напросилась ли она сама обедать ко мне? И разве не была любовницей синьора Моросини, которого отнюдь не заставила вздыхать, несмотря на его старость и отталкивающий вид? У него были деньги, но они есть и у меня. Если понадобится, я не поскуплюсь, и Шарпийон будет принадлежать мне.
Когда на следующий день лорд Пемброк узнал о приглашенных к обеду и о тех обстоятельствах, при которых это приглашение было сделано, он не мог скрыть крайнего удивления.
– Я знаю эту девицу и отнюдь не
