Максим Чертанов - Дарвин

Роменс пытался подтвердить существование пангенезиса, не преуспел, зато увлекся наследственностью и потом работал с генетиком Бэйтсоном. Дарвин также поощрял его заниматься интеллектом животных — Роменс и тут многого достиг. Он был нежным, привязчивым, восторженным; его отец умер, его жена говорила, что Дарвин полностью заменил ему отца. Роменс — Фрэнсису Дарвину после смерти названого отца: «Даже Вы не можете представить себе силу моего отчаяния, это было страшнее, чем потеря родного отца… все счастье моей жизни ушло теперь, когда я не смогу больше услышать дорогой голос, не получу от него письма, эти письма были моим величайшим счастьем…» Он написал на смерть Дарвина стихи: «Я любил его так, как только может один человек любить другого…» Фрэнсис, немного ревновавший, уговорил стихи не публиковать.

Лето и начало осени были суматошные, к экспериментам с росянкой Дарвин привлек Фрэнсиса, Бердон-Сандерсона, Гукера, Грея и весь Гарвардский университет; сам жаловался, что микроскоп его убивает, но работал каждый день, а потом шел наблюдать муравейник и сокрушался, что не написал о муравьях книгу. Один человек сообщил ему, что наблюдал, как муравьи, увидев, как раздавили нескольких их сородичей, убежали «в ужасе и отчаянии» и больше не ходили дорогой, где произошло убийство; другие рассказывали, что у муравьев есть язык общения. Дарвин посадил нескольких муравьев в коробку, пропахшую лекарствами, потом вернул их по домам: их признали, хотя не сразу, это значило, что муравьи узнают своих не только по запаху. Он предположил, что они знают «в лицо и по имени» каждого члена сообщества, но для подтверждения гипотезы не хватило материала. Она по сей день не подтверждена и не опровергнута.

13 ноября умерла жена Гукера, тот не мог оставаться дома, месяц прожил в Даун-хаузе, Дарвин советовал уйти в работу: «только это лечит». Неприятность с Джорджем: спустя год после его публикации о разводах Майварт вдруг обратил на нее внимание и, рецензируя в июльском номере «Ежеквартального обозрения» книги Тейлора и младшего Лаббока о примитивных культурах, задел и ее: «Дж. Дарвин выступает в защиту репрессивных законов…» Джордж в эссе делал обзор примитивных форм брака и писал, что некоторые племена для ограничения рождаемости поощряли промискуитет, — Майварт истолковал это так, что Джордж предлагает ввести промискуитет в современной Англии: «Направление, к которому принадлежит этот автор, поощряет ужасные сексуальные преступления». Печатался Майварт анонимно, но стиль его выдал; в октябре Джордж ответил в том же журнале: «Я не вижу в моем эссе ни слова в поддержку упомянутых м-ром Майвартом преступлений». Майварт отвечал: «Да, м-р Дарвин не одобряет преступлений. Но доктрины, которые он защищает, опасны и пагубны». Однако он не подтвердил, что является автором рецензии. Публичной защитой Джорджа занялся Уоллес, а Дарвин потребовал у Майварта признания: он ли автор? Тот, видимо, признался, так как в следующем письме Дарвин требовал извинений, а издателю «Ежеквартального обозрения» пригрозил, что не будет у него публиковаться. В бой вступил Хаксли, Майварт обещал извиниться, но не публично. Это его противников не устроило: Дарвин написал, что окончательно порвал с ним, а Хаксли надавил на правление клуба «Атеней», куда Майварт мечтал вступить, и его забаллотировали. Дальнейшая карьера Майварта не сложилась: его подвергли обструкции и ученые, и католическая церковь, для которой он все же был еретиком. Дарвину было уже не до Майварта: с 1875 года он оказался в центре общественного конфликта, длившегося до конца его дней.

Англия была одной из первых стран, где общественность озаботилась положением животных. С 1824 года в Лондоне действовало первое в мире Общество защиты животных. В 1822-м был принят закон о защите их от жестокого обращения, редактировавшийся в 1835 и 1849 годах: за избиение, пытки, оставление без лечения и унижение (!) — штраф пять фунтов. Но это касалось лишь домашних животных (которых при сем не возбранялось есть, как не возбраняется и в XXI веке, хотя за побои во многих странах привлекают к уголовной ответственности: к зверью мы все применяем «двойные стандарты»). Охота и капканы также не возбранялись. Нельзя сказать, что общество совсем не протестовало против забоя, но делало это вяло, да и понятно: кушать-то всем надо… С охотой бороться тоже было невозможно, ее одобряли высшие классы. Активисты сосредоточились на более уязвимом объекте — науке.

«Вивисекция», как называли медицинские опыты над животными, подверглась критике, а в 1870-е годы разразилась «антививисекционная лихорадка». Отчасти ее вызвал сам Дарвин, доказавший, что звери нам братья и страдают, как мы. Значит, резать их, пробовать на них лекарства — безнравственно. Как без этого изучать медицину? Ну, как-нибудь…

Отдельные исследователи проводили опыты без наркоза и не выказывали к животным жалости, вызывая справедливый гнев общественности; но этот гнев обратился на науку, тогда как убийство для развлечения считалось нормой. «Антививисекционной лихорадкой» заразились многие страны. Павлову тоже досталось, и он писал: «Когда я приступаю к опыту, связанному с гибелью животного, я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа… Но переношу это в интересах истины, для пользы людям… Вместе с тем истребление и мучение животных ради удовольствия и пустых прихотей остаются без внимания. Тогда в негодовании и с глубоким убеждением я говорю себе и позволяю сказать другим: нет, это — не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это — одно из плохо замаскированных проявлений вечной вражды и борьбы невежества против науки…» Дарвин опытов над живыми животными не проводил и физиологией не занимался, но взгляды его совпадали с павловскими.

В Англии агитация против опытов достигла апогея в 1874 году. Связано это, как ни странно, с политикой. Либералы, правившие с 1869 года, проиграли выборы. Сейчас защита животных — прерогатива либералов и левых, но тогда эту карту разыграли консерваторы, натравив публику на «материалистов». В Норвиче на съезде Медицинской ассоциации французский невропатолог Маньян демонстрировал влияние алкоголя на организм: без анестезии вскрыл собаку, выпившую абсента. (Тогда алкоголь не считали вредным, пьяниц осуждали за «плохое поведение», но о медицинских последствиях общественность не знала.) Журналисты были шокированы, разразился скандал, по жалобе общества защиты животных на Маньяна завели уголовное дело, на суде врач У. Фергюсон рассказал, как мучилась собака, дамы рыдали. Маньян уехал во Францию, и дело закрыли, но газеты продолжали о нем писать, Общество защиты животных требовало «поставить вивисекцию под контроль». Активистом общества была Фрэнсис Кобб. Она давно критиковала опыты М. Шиффа в Италии, Вирхова в Германии; в Англии ее главной мишенью была физиологическая лаборатория Бердон-Сандерсона.