Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«По воспоминаниям Лили, этот эпизод имел место в 1916 году, но, скорее всего, он относится к следующему году; …и в письме 1930 года Лили говорит о попытке самоубийства Маяковского „тринадцать лет назад“».

Как бы там ни было, но над странной безысходностью поэта задумывались многие. И возникали вопросы.

Почему в ранних произведениях Маяковского речь постоянно заходит о несчастной любви и самоубийстве?

В самом ли деле поэт рвался поставить «точку пули в конце»?

Неужели он действительно бредил тем, что хотел покончить с собой?

Вопросы возникали. Но строки, которые оставил Роман Якобсон, при этом почему-то забывались. А ведь в них – убедительнейший ответ на все подобные вопросы: Маяковский поставил перед собой задачу – «переписать мировую литературу». И он начал переписывать её, выбирая произведения, герои которых погибали.

Но почему поэта интересовали те, кто расставался с жизнью, кто уходил, не долюбив, не доделав многих важных дел? Происходило это потому, что Маяковский всё ещё находился под впечатлением внезапной смерти своего отца. И он продолжал делиться впечатлениями от той невосполнимой утраты. Он по-прежнему очень боялся того, что и его жизнь может оборваться так же неожиданно. И ему очень хотелось, чтобы его героя (и его самого) пожалели. Но этого не происходило.

Маяковский пытался напомнить людям, что человек не просто смертен – он «внезапно смертен», как об этом через пару десятилетий скажет устами Воланда Михаил Булгаков. Но люди не понимали его. И тогда своим собственным самоубийством он хотел продемонстрировать реальность того, чему никто не хотел верить.

Из жизни ему уйти не удалось – помешала осечка. И тогда он принялся сочинять следующую поэму, «переписывая» роман Льва Толстого «Война и мир».

Антивоенная поэма

Когда (до начала войны) Маяковский в своих произведениях постоянно заявлял о том, что дни его сочтены, это у многих вызывало изумление – с чего это вдруг станет расставаться с жизнью он, «красивый, двадцатидвухлетний»? Но вот начались боевые действия, уносившие сотни, тысячи жизней враз, и удивить кого-либо своей смертью было уже нельзя. Но поэт для своих произведений по-прежнему брал трагедийные сюжеты, в которых на главного героя сыпались самые разные беды, ставившие его на край пропасти. Беззаботно веселить людей Маяковский не мог, потому что знал главную человеческую тайну: человек обречён, он смертен. Ничего другого писать он просто не мог.

Вот почему в прологе новой своей поэмы Маяковский сразу же задался вопросом:

«А мне

сквозь строй,

сквозь грохот

как пронести любовь к живому?»

И поэт начал немножко хвастать, заявляя:

«Я знаю,

и в лаве атак

я буду первый

в геройстве,

в храбрости».

И тут же объяснял, откуда у него эта неожиданная отвага:

«… я

на земле

один

глашатай грядущих правд».

После пролога в поэме следует «Посвящение», в котором описан процесс превращения поэта в российского солдата:

«От уха до уха выбрили аккуратненько.

Мишенью

на лоб

нацепили крест

ратника».

Первые три главы поэмы описывают ужасы войны. Описывают очень сложно, чересчур образно, сходу – не понять. А в главе четвёртой Маяковский неожиданно предлагает считать его виновником всех убийств, что были совершены за прошедшие тысячелетия, включая и мировую войну:

«… каюсь, я один виноват в растущем хрусте ломаемых жизней»,

«Это я, Маяковский Владимир…»,

«Люди!

Дорогие!

Христа ради,

ради Христа,

простите меня!»

Маяковский прямо говорил о том, как трудно ему было описать все эти кровавые побоища:

«Лучше

язык узлом завяжу,

чем разговаривать.

Этого

стихами сказать нельзя.

Выхоленным ли языком поэта

горящие жаровни лизать!»

Но он всё же пытался «это» высказать. И закончил свою поэму здравицей людям, которые не убивают себе подобных:

«Славься, человек,

во веки веков живи и славься!..

И он,

свободный,

ору о ком я,

человек —

придёт он,

верьте мне,

верьте!»

Этим восклицанием как бы давалась клятва посвятить свою следующую поэму «свободному человеку». Правда, было неясно, от кого будет «свободен» её герой – от своей «рыжеволосой» любимой, от которой он наконец-то освободится, или свобода эта будет совсем иного рода.

Жаждущим получить разъяснения предстояло запастись терпением и подождать написания очередной поэмы.

В автобиографических заметках (в главке «16-й ГОД») сказано:

«Окончена «Война и мир». Немного позднее – «Человек». Куски печатаю в «Летописи». На военщину нагло не показываюсь».

Комментарии на «Войну и мир» в маяковсковедении практически отсутствуют – биографы поэта избегали что-либо говорить об этом весьма загадочном произведении. Пожалуй, только Артемий Григорьевич Бромберг, один из создателей «Бригады Маяковского» в 1930 году, высказался на эту тему. Правда, поэму «Война и мир» Бромберг прочёл только во второй половине двадцатых годов, так как в год опубликования её ему было всего 13 лет. «Беседа с тов. Бромбергом» была проведена 10 мая 1933 года:

«Тов. Бромберг вначале отнёсся критически к произведениям Маяковского. „Война и мир“, например, показалось сначала ему бессмыслицей, набором слов. Всячески издеваясь над автором, показывал и читал он стихотворение друзьям и знакомым. Читать приходилось довольно часто. Тов. Бромберг как-то незаметно вник в сущность поэзии Маяковского и понял его, и, конечно, изменил своё отношение к его творчеству. Но его выступления в защиту поэта не имели никакого успеха, быть может, потому, что сам он недавно всячески третировал его произведения».

А обстановка в стране тем временем стремительно ухудшалась. Юрий Анненков писал:

«Это было время, когда начинались уже продовольственные нехватки. Вести с фронта становились всё более и более пессимистическими. Народные демонстрации недовольства и волнения вспыхивали то там, то сям».