Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Возражений не последовало. 3 ноября Москвой было создано альтернативное венгерское правительство во главе с Яношем Кадаром. Он не был выбором Молотова, который предпочел бы более авторитетных руководителей. Но Кадар был активным сторонником очистки руководства компартии от тех, кого Хрущев считал сталинистами. На Президиуме 4 ноября Молотов предостерегал:
— Повлиять на Кадара, чтобы не пошла Венгрия по пути Югославии
— Не понимаю т. Молотова. Вреднейшие мысли вынашивает, — взорвался Хрущев[1443].
4 ноября советские войска силами двенадцати дивизий начали полномасштабные действия по наведению порядка — операцию «Вихрь». В течение недели сопротивление было сломлено. Погибли 2652 венгра, 19 226 были ранены. Потери Советской армии — 640 убитых и 1251 раненый[1444]. Надь с группой сподвижников спрятался в посольстве Югославии в Будапеште. Тито осудил советское вмешательство. Югославский посол Мичунович пришел на кремлевский прием. «Даже не поздоровавшись с послом, Хрущев отвел его в соседнюю комнату и там, в присутствии Молотова и Булганина, буквально орал на него почти час без перерыва… Булганин ему поддакивал; Молотов по большей части молчал, и на лице его читалось: “Я же вам говорил!”»[1445]. Надя из посольства извлекли, депортировали и затем расстреляли.
В соцлагерь, который и так трещал по швам, Хрущев начал вбивать дополнительные клинья. Жаловался Шепилов: «Он стал критиковать румынского руководителя Георгиу-Дежа, распекал албанских лидеров Энвера Ходжу и Мехмета Шеху, начал поучать умнейшего Тольятти. Но больше всех его начал раздражать со временем именно Мао Цзэдун… Дело дошло до разнузданной брани в адрес китайского лидера и прямых оскорблений китайского народа в многотысячных аудиториях. Достаточно вспомнить знаменитое хрущевское изречение, ставшее известным всему миру: “Без штанов ходят, а тоже — кричат о коммунизме!”»[1446]. Союз с Китаем был основной несущей конструкцией не только соцлагеря, но и советского влияния в мире, и трещины в отношениях с ним беспокоили Молотова больше, чем что-либо еще.
Не в восторге он был и от того, как шли переговоры с Японией. Она выдвигала в качестве предварительного условия заключения мирного договора возвращение четырех островов Курильской гряды, которые Молотов отвоевал у американцев в Ялте. Хрущев взял дело в свои руки, согласившись отдать два острова. «Здесь проявилась нетерпеливость Хрущева, его желание показать, что В. М. Молотов не умеет вести переговоры, а он даст указание — и сразу все завертится… Как и следовало ожидать, торопливость завела дело в тупик»[1447], — писал многоопытный академик Тихвинский. 12 октября в Москву приехал премьер-министр Хатояма, и была подписана советско-японская декларация, в которой заявлялось о прекращении состояния войны, обмене дипломатическими представительствами. Но СССР «согласился отказаться от каких-либо репарационных платежей со стороны Японии. Еще более сомнительной уступкой хрущевской дипломатии было согласие СССР на передачу Японии двух островов Южнокурильской гряды (Шикотана и Хабомаи) в случае подписания мирного договора»[1448]. Мирный договор так и не состоится из-за противодействия США.
Все больше настораживала та легкость, с которой Хрущев размахивал ядерной дубинкой. «Хрущевский ядерный шантаж поражает своей бесхитростностью и вместе с тем агрессивностью»[1449], — писал Владислав Зубок. Это наглядно проявилось в дни Суэцкого кризиса, когда Лондон, Париж и Тель-Авив попытались ликвидировать контроль Насера над Суэцким каналом, в район которого вторглись войска Израиля. Англо-французская авиация бомбила окрестности канала, а через несколько дней последовала высадка и сухопутных войск. Хрущев был полон решимости:
— Да что, мы не разобьем этих говнюков?![1450]
Он надиктовал письмо, которое Булганин отправил Идену: «Что будет с Великобританией, если ее атакуют более сильные государства, обладающие всеми видами современного оружия массового поражения?» И предложил американцам провести совместную военную операцию в защиту Египта. Молотов, понятно, противился этой идее, которую Вашингтон отверг как безумную. Когда же 6 ноября под давлением Эйзенхауэра было заключено соглашение о прекращении огня, Хрущев весь светился от радости, будучи уверенный в том, что это сработал его ядерный шантаж[1451]. А возражения Шепилова против воинственности первого секретаря в дни Суэцкого кризиса станут причиной его скоропостижной отставки с поста министра иностранных дел.
Руководителей страны, включая Молотова, не могло не волновать то, как менялся стиль советской дипломатии, ее содержание, процесс принятия решений. Шепилов свидетельствовал, что «весь арсенал дипломатических средств был перевернут вверх дном. По крупнейшим и очень мелким вопросам стал, в конце концов, выступать почти исключительно один Хрущев. Причем выступал он чуть ли не ежедневно (а то и несколько раз в день), где придется и как придется… Покрылись паутиной апартаменты для дипломатических приемов МИДа. Работники МИДа стали забывать нормы дипломатического этикета. Хрущев стал сам принимать всех приезжих гостей — нужных и не столь нужных. Местом приемов стал исключительно Большой Кремлевский дворец, куда по велению Хрущева сопровождали его не только все члены Президиума и секретари ЦК, но и скопом валили все члены ЦК, министры, депутаты Верховных Советов, артисты и писатели, генералы и маршалы. Все дипломатические приемы превратились в широчайшие пиршества»[1452].
Шепилова коробило, что Хрущев «проявлял “ндравы” российского купчика». С каждой поездкой советский лидер становился все более «щедрым». Дарами были уже не палехские шкатулки и часы, а автомашины, самолеты, сооружаемые больницы, институты, гостиницы, стадионы, стомиллионные, заведомо безвозвратные кредиты. Если Хрущеву по каким-то причинам нравился зарубежный лидер, «он засыпал своего партнера вниманием и подарками, публично тянулся к нему с объятьями и поцелуями. Он тут же сгоряча мог сказать, что такой-то государственный договор или такие-то акции, неугодные его партнеру, будут отменены или изменены… Но стоило такому партнеру устоять против хрущевских обольщений, как Хрущев моментально ощеривался, и “хороший мужик” и “замечательный парень” сразу превращался в “тертого калача” и “заядлого империалиста”»[1453]. Эта несдержанность нередко приводила к дипломатическим скандалам. «Во время воздушного праздника в Тушине в июне 1956-го, — вспоминал Хейтер, — Хрущев, выпив больше, чем еле довало, принялся поливать грязью буквально все зарубежные страны. Булганин тщетно пытался его остановить; Молотов слушал молча, поджав губы. “Все это совершенно не нужно!” — скривившись, прошептал Каганович. Несколько иностранных дипломатов поднялись с мест и откланялись, а Хрущев, не замечая этого, все продолжал говорить»[1454].
Все большее раздражение в высшем руководстве вызывал и общий стиль хрущевского руководства. «Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего “творчества” в любом вопросе — зна ком ему или незнаком, а последних было большинство»[1455], —свидетельствовал Каганович.
6 апреля в Президиум ЦК был внесен вопрос о присуждении Хрущеву ордена Ленина и
