Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Иван любил смотреть на деревню и на реку с крыши дома. Долго мог наблюдать окрестную жизнь, и это никогда ему не надоедало. Из разговоров взрослых он знал, что их нынешний дом когда-то принадлежал местному богатею. Учителя в школе называли таких кулаками и мироедами, врагами советской власти, угнетавшими бедных крестьян. Иван верил учителям, и только однажды его вера в это утверждение поколебалась. Год назад к ним в дом зашла незнакомая женщина, еще не старая, но уже седая.
Мама шепнула Ивану, что это дочь бывшего хозяина. Она молча ходила по дому, побывала в хлеву, бане и амбаре, украдкой утирая слезы.
Гостье предложили чаю. И тут Иван узнал, что хозяин дома не был никаким кулаком. Всю жизнь старался, неустанно работал сам, трудилась вся семья, никого не привлекая в помощь, никого не «эксплуатируя». Не захотел вступить в колхоз – это правда, но ведь власть утверждала, что колхоз – дело добровольное.
Забрали главу семейства по доносу. Из разговора Иван понял, что доносчиком был дед Сашки Трутня, который, заняв зерна, не спешил его отдавать; ну, а чтобы вообще замять должок, сообщил куда следует об «эксплуататоре, сосущем с бедняков кровь». После быстрого разбирательства семью сослали в Якутию. Со смертью Сталина всем разрешили ехать, кто куда пожелает. А куда поедешь? Корни все там, на новой родине, и могилы родителей – тоже. Всю жизнь хотелось взглянуть на родимый дом. Увидела.
Иван был поражен такой несправедливостью. Надо же было написать Сталину! Сказал об этом красивой гостье. Она улыбнулась, погладила его по голове и, ничего не ответив, горестно покачала головой.
После отъезда хозяев этот дом стал «гостевым». Колхоз не продавал его: если в деревне появлялась новая семья, селили ее именно туда, и жили люди до тех пор, пока им не строили дом или они сами не покупали жилье. Семья Ивана располагалась в этом доме уже два года, и он точно знал, что никто не собирается помогать им строить дом. Помогали обычно тем, в чьей семье были мужики, а у них одни девки, какой с них толк. Выскочат замуж, а за этим, по обычаю, следует переезд в другую деревню.
Вот и еще опушка… Кто-то из деревенских смастерил здесь для отдыха лавку и небольшой столик.
Отсюда хорошо был виден возвышающийся Красный Яр – местный маяк.
– Вот громадина! – восхищенно сказал Иван. – Мы весной там поле распахивали с Витькой Солодом. Оттуда все видно, и наша деревня, и село. Каждый дом, каждый двор…
– Слушай, Иван, а на скотный двор должны были турнепс привезти…
– Тебе-то зачем турнепс?
– Давай зайдем, хоть турнепсу похряпаем… Он сладкий. Так есть хочется…
– Нашел еду.
– Мать меня наказала, теперь целый день кормить не будет.
– Давай тогда к нам. Моя мать найдет чем покормить.
– Увидят, что я к вам зашел, еще больше схлопочу от своих.
– Ладно, зайдем на скотный двор, только я этот турнепс есть не собираюсь. Его же для скота выращивают.
– Все-таки еда, а то у меня даже живот разболелся.
– Там скотники, Петька, и доярки не пустят. Лучше я тебе кусок хлеба из дома вынесу.
– Если не пустят – уйдем.
Петькина семья перебралась в деревню недавно. Откуда, Иван не запомнил, но то, что издалека – точно. Дядя Вася, кузнец, к которому они часто забегали, узнав, откуда Петька, подивился: в войну их полк проходил через этот город. Значит, дело было не в Сибири, значит, переселилась Петькина семья точно издалека…
Мама объяснила, что семью Петьки отправили сюда в ссылку, так как отец его был «власовец». Кто такие «власовцы», Иван не знал, но по разговорам взрослых слышал, что воевали они на стороне фашистов. Многих из них после войны отправили в лагеря, в ссылку, а кое-кого и расстреляли. «Наша деревня такая замечательная, почему она может быть ссылкой?», – огорченно думал Иван.
– Петь, а ты не боишься? К скотному двору дорога идет мимо Черепановки.
– Боюсь, Иван, я кладбище не люблю…
– Но так короче, а по лесу долго еще будем мыкаться.
– А можно я буду держать твою руку?
– Можно. – Друг протянул Петьке ладонь.
Рядом с низкорослым Петькой Иван казался старшим, выглядел уже не мальчишкой, а подростком. Мать толковала, что Иван весь в отцову породу, а от нее, от матери, только голубые глаза да покладистый характер. Что связало таких, не похожих друг на друга ребят, один Господь знает. Петька дорожил этой дружбой, гордился. Он привязался к Ивану, как собачонка, беспрекословно слушался, всегда был готов выполнить любое его поручение или просьбу.
Учеба давалась Петьке трудно. Отвечая на вопросы, даже самые простые, он сжимался, съеживался, теребя низ старенького свитера, говорил тихо, не поднимая глаз. Его мучили страхи: боялся он грозы, темноты, высоты, одиночества. Боялся оставаться дома один. Иногда приключалась такая трясучка, что полночи не мог заснуть, без конца бегая в туалет. Дома его били постоянно, особенно мать. За все. И за свою, как считала, неудавшуюся жизнь, и за маленький рост сына, и за то, что родился нежеланным, и за то, что надо и ему выделять кусок хлеба, которого всегда не хватало. Все это происходило на глазах Ивана, и он поневоле сравнивал свою жизнь и горемычное существование Петьки. Его-то мать любила и даже при своих скудных заработках умудрялась сделать жизнь своей семьи вполне сносной. Рядом с мамой Иван всегда находил покой и утешение от своих детских обид и невзгод. Ее внимание и забота были так ему нужны! Вечерами, хлопоча по дому, мать рассказывала Ивану о том, что произошло за день в деревне, и он рано начал понимать жизнь такой, как она есть – с заботами, нуждами и редкими радостями. Жизнь его сверстников во многом была не похожа на его собственную, и это удивляло мальчика. Он видел жестокое обращение родителей с детьми, равнодушие к ним, несправедливость. Все это существовало рядом, за стенкой. Конечно, он жалел Петьку, играл с ним, как со своим младшим братом. Они часто оставались у Ивана дома, и Петька всегда голодными глазами смотрел на хлеб и молоко. Иван давал другу поесть, тот заглатывал, не разжевывая, запивал молоком жадно и торопливо, будто боялся, что отберут. Он был вечно голодный, с тонкими синеватыми губами, землистым цветом лица, синяки не сходили с его тщедушного тела. Словно тюремная татуировка, они всегда были на нем. Один «пятак» поблекнет, тут же появлялся другой. Иван сторонился злющей Петькиной матери. Многим деревенским ребятам доставалось от своих родителей, их стегали, обычно, ремнем, за какую-нибудь подлую проделку. А вот так как Петьку, то пинком, то кулаком, а
