О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Очень я удивилась, но открыла книжку сразу, прямо в коридоре. И не могла оторваться. Впрочем, так с каждым бы случилось, если бы его, можно сказать, на пороге застигли ум, юмор, вкус, ирония, стиль! В общем, семья и телефон были забыты. Пока не дочитала.
И поняла, с чего это я (незаслуженно, незаслуженно!) получила тем не менее такой царский подарок.
А вот теперь и эту, следующую, историю надо бы рассказать.
Отголосок ее – в самой книге, точнее во вступительной статье, написанной как раз известным литературным критиком Самуилом Лурье (тогда я еще не знала, что Гедройц – псевдоним Самуила Ароновича).
Цитирую: «Лит. жизнедеятельность С. Гедройца продолжалась 10 лет и выразилась в том, что он печатно разобрал-пересказал, превознес, высмеял – примерно 300 чужих книг. Потратив… ночей так 110».
Ну а дальше уж я эту симпатичную историю своими словами расскажу. Потому что, конечно же, постаралась что-то разузнать. И соединить.
Первый сборник Гедройца, состоящий из таких маленьких рецензий (назывался он «Сорок семь ночей» – автор утверждал, что писал исключительно ночами), разошелся очень быстро. А вот результат других ночных бдений оставался известным лишь получателям журнала «Звезда», где этот самый Гедройц публиковался под рубрикой «Печатный двор».
Но другим, которые не подписчики, тоже было интересно. И жалко, что кто-то умный и хороший не прочитает эти блестящие рецензии (ой, там дело не в рецензиях, вы поймете), случайно пропустит и лишит себя…
И вот петербургская писательница Людмила Агеева, нынче в Мюнхене проживающая, такую вещь придумала: «Давайте, – говорит, – вспомним старую традицию: издадим книжку с мыслями Гедройца по поводу других книжек (а на самом-то деле по поводу жизни нашей. – М. Б.) по подписке». Ну и понеслось…
Вернусь к тексту предисловия. «В нашем городе (имеется в виду Петербург. – М. Б.) и почему-то в Мюнхене нашлись люди – скинулись на издание. Чтобы, видите ли, никуда не делась интонация С. Гедройца. А то мало ли. Рассеется в атмосфере – только ее и слышали».
А мне повезло. Атмосфера тут, в Мюнхене – концентрированно-литературная. Поэтому я услышала и про уникальную интонацию, и про идею Милы Агеевой. И пристроилась. С каким-то копеечным взносом. (Теперь уж знаю: есть люди, на Агееву обидевшиеся: «Ты что нам не сказала, мы тоже хотим поучаствовать». А она им: «Поздно, берите такси, поезжайте в “Звезду”, там уже последние книжки остались, покупайте скорее».)
В общем, книга вышла. И таинственный Гедройц, который, по слухам, от литературы в то время отошел, чуть ли не на острове, с говорящим, между прочим, названием – Готланд – от радостей и мерзостей нашей литературной (и не только) жизни скрылся и вроде там даже монашескую жизнь вел, – так вот этот Гедройц отвлекся от своего уединения.
Поскольку удивлен и тронут был таким дружеским поступком. Бдительность потерял и вышел на связь.
И предложил собранную после распространения книжки сумму (ему, похоже, что-то сообщали: не спрячешься во времена Всемирной паутины нигде, даже на острове) дальше на издание новых книг передавать. И еще адреса спросил, ну тех, которые подписались. Короче, вступил в контакт.
Ужасно я тогда обрадовалась. И за него, что тепло совсем чужих людей ощутил и отвлекся, и за Милу, которая молодец, и даже за себя немножко. Что участвовала…
Да и забыла, честно говоря.
И вдруг эта самая бандероль. Написано было: «Из Петербурга». Конспираторы! Я, как только книжку прочитала, сразу поняла: именно что с острова Готланд. (Теперь мне кажется, что не случайно Гедройц этот остров выбрал: писал же он когда-то рецензию на книгу Ремарка Das gelobte Land («Земля обетованная»). На этот странный «безнадежный, красивый, печальный» роман. Не просто так, я думаю. И божья земля – та же, по сути, земля обетованная. Даром что в романе дело в Нью-Йорке происходит и на календаре – сорок четвертый год. Но отчаяние и нежность, печаль и надежда, а главное – влюбленность в «т. н. мировую культуру» все те же. Словно действительно «это все, что осталось» и у героев Ремарка, и у автора рецензии. «Что-то они такое помнят, что стоило любви, ради чего стоило жить, – что-то из такой культуры человеческих отношений, где безжалостное насилие – хоть и неотразимый аргумент, но все-таки презренный…»)
Между прочим, нормально с этого острова бандероль в Мюнхен дошла. Из Петербурга я бы до сих пор, наверное, ждала.
Маленькую эту книжечку я теперь перечитываю постоянно. Хотя у меня уже есть большая. «Полное собрание рецензий» называется. Практически – «весь Гедройц». «Изломанный аршин» тоже есть. И другие. Нет только того самого «Литератора Писарева», из которого я цитату утащила. В библиотеке нашла. Хотя должна купить обязательно.
Потому что однажды (12 декабря 2013 года) получила я от Самуила Ароновича такое письмо: «Ну и, кроме того (хвастаться так хвастаться) – в конце января издательство “Время” обещает выпустить переиздание моей первой, старой, многострадальной, когда-то рассыпанной в наборе по приказу ГБ, книжки “Литератор Писарев”. Мне очень хотелось бы, чтобы она у Вас была, но, находясь здесь, организовать доставку книги из Москвы в Мюнхен – боюсь, мне не под силу. Если все же она когда-нибудь попадет к Вам, дорогая Майя, в руки, – припомните, что я очень хотел Вам ее подарить. Почти уверен, что она Вам понравилась бы».
А я же учительница бывшая. И понимаю, что без этих книжек учителю литературы никак нельзя. На самом-то деле никому нельзя. Но учителю особенно.
Без «Литератора Писарева», без «Железного бульвара», без «всего Гедройца» и «всего Лурье».
Ведь сам же когда-то писал в рецензии на «Empire V» Виктора Пелевина: «…книги, ублажающие человеческий ум, изменяют мир (если изменяют) медленно и незаметно. И каждый писатель мечтает сочинить такую, которая что-нибудь сделала бы с человеческим сердцем».
Именно это у Самуила Ароновича и получилось. Что-то сделать с человеческим сердцем. (Знаю: не только с моим.) И надеюсь, пусть даже «медленно и незаметно», то, что он писал – и как писал! – обязательно изменит мир. К лучшему, к лучшему…
И вот с этим знанием и с этими книжками, хоть, наверное, странно это звучит, я мечтаю вернуться в российскую школу.
И может быть, я начала бы свой первый урок с таких слов С. А. Сказаны они были в рецензии на книжку А. А. Зимина «Слово о полку Игореве». Но тут дело не в конкретной книге; верю, что ученики бы мои поняли… «…Запрета больше нет. Эта книга разрешает каждому думать, как он хочет. Про все на свете. А также показывает любому желающему, какое это наслаждение, сколько в нем горечи».
Впрочем, процитированные строчки как нельзя
