Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман
И вдруг – о чудо! Женя получил конфетку и открытку от Алисы и ее подруги Бренды: «Я [несмотря на две подписи] бы хотела, чтобы у нас совпали занятия [у каждого в школе, как и в колледже, более или менее свое расписание]. Всего доброго на каникулах и успеха на экзаменах!! С праздниками!» Сами эти алисы получали до двадцати таких поздравлений, но то алисы-бренды, а не Женя. Много грехов простится обеим девочкам за их открытку. Я повторяю, что, по моему мнению, Женя всегда нравился Алисе (иначе бы она не интересовалась, «как далеко» зашли его отношения с французской подружкой), но Женя тогда еще не дорос до понимания даже самых элементарных правил любовных игр. А теперь он повзрослел: высокий, красноречивый, с хорошей (пусть и не ослепительной) внешностью; его подростковую внешность сверстники все равно не ценили.
Не менее важно было и другое: Женя стал прекрасно учиться, хотя справиться с их программой, которую я живописал выше, мог только сумасшедший. Что там пятилетка в четыре года! По геометрии материал четырех лет был пройден (то есть прогнан) за четыре месяца. Геология, которой перед контрольными Женя как начал, так и продолжал заниматься с Никой, оказалась необычайно трудной, разнообразной и не подготовленной ничем из прошлого опыта. Но Женя добровольно превратился в машину для получения пятерок, и несмотря на сугубо антиинтеллектуальную направленность обучения (неудивительно, что на ранних тестах проверяют не знания, а некую химеру, именуемую способностью мыслить), резко вырвался вперед, а первых уважают соученики обоего пола. Да и мелочи не пустое дело. Например, играли в «хоккей метлами», Женя стоял на воротах и отбил шайбу (или мяч?) даже их главного футболиста. А другой раз с ним сама заговорила десятиклассница, чемпионка по теннису – и сразу шепоток минутного признания, и сразу колеблется общественное мнение. Тогда и Женя стал ненавидеть школу меньше, так что открыточка была написана вовсе не из сострадания.
Женя не всегда держался на таком чемпионском уровне, хотя ниже четверок не опускался, но что можно было взять с человека, который, дожив до пятнадцати лет, при виде квадратного корня из 25 хватался за калькулятор или, получив уравнение √x + √y = а, считал, что х + у = a2, да еще спорил со мной до хрипоты? А ведь извлекал этот корень до десятого знака… Но, хотя он с большим успехом отбивался от многого, что дорого нам с Никой, какие-то крохи (и не только языки) пристали к нему, и на общем фоне его разговор и ответы, видимо, производили впечатление. Ему вдруг стали звонить одноклассники и накануне контрольных задавать вопросы по литературе, истории и испанскому. Трое мальчиков звонили регулярно, а однажды вопрос задала сама Бренда. Женя был счастлив; мы тоже.
Потом звонки поубавились, но задержался один паренек, Кевин. Скоро стало ясно, что он использует Женю как дойную корову: почти каждый вечер Женя накачивал его по истории и литературе. У нас не оставалось времени поиграть полчаса, а тут ежедневно беседа по сорок – пятьдесят минут! Мы стали ворчать, хотя всерьез возмутились, только когда Кевин пообещал в выходной взять Женю на бейсбол, но не взял, а потом поехал куда-то с группой обедать, а Женю не пригласил. С Жениного согласия к телефону по вечерам стал подходить я и говорить, что Женя ушел в бассейн, к бабушке и прочее. Едва ли Кевин разгадал хитрость (хотя мог!). Во всяком случае, звонки прекратились.
Плохо девочкам, которые на танцах стоят у стены (для таких по-английски есть даже уничижительное старое слово wallfl ower, буквально «цветок у стены»). Плохо мальчикам, которых вовремя не зовут на день рождения. Эти раны никогда не заживают. Женя готов был извинить кого угодно. Примерно в те же дни для годового альманаха делали снимки из серии «Школьная жизнь» и фотографировали группу учеников, сидящих на диване. Кевин попросил соседей подвинуться и втиснул Женю.
– Вот видишь, как хорошо он ко мне относится!
– Есть за что, – буркнул я.
Женя, с возрастом не разучившийся ценить находчивые ответы, засмеялся. Спасибо, что я не сказал то, что подумал: «Тебе не много надо».
5. Конец главы
Всему конец, а не только главе. Великий день. Всё впереди
Уехали (теперь уже навсегда) не только французы. Не могла больше жить одна хозяйка кота Чарли. Ее перевезли в дом, где в стоимость квартиры включалось полное обслуживание. Это последнее пристанище американцев перед домом для престарелых, откуда путь только на кладбище. Мы же тем временем выучили прощальную Женину музыкальную программу: первую и третью части сонаты Грига, 21-й этюд Шопена, знаменитую до-диез минорную прелюдию Рахманинова № 1 и бурную прелюдию Скрябина (с шестью бемолями!). Было ясно, что после Испании ни к моей маме, ни к музыке он не вернется. Так и случилось. Он никогда больше не открыл крышку пианино. Перестал играть и я, и инструмент превратился в то, чем, как нам когда-то объясняли, он и должен быть: импозантной мебелью, знаком просвещенного дома. Много позже я продал ноты.
Отношения мои с Женей наладились полностью и навсегда. Он почти успокоился (хотя расслабиться так и не смог; казалось, что в любой момент он ждет удара). То немногое, о чем я его просил (музыка и одна русская диктовка в неделю), протеста не вызывало. По вечерам я продолжал немного читать ему, теперь уже на одном языке. «Собственник» Голсуорси (первая часть «Саги о Форсайтах») оставил его совершенно равнодушным, а от сентиментальной заключительной новеллы «Смерть Джолиона» он пришел в умиление, и не только из-за участия в ней пса Бальтазара.
Рассказы Чехова, как и «Вишневый сад», ему понравились, но не оставили следа. Были у нас еще рассказы Гаршина, в том числе знаменитая «Attalea Princeps». Он немного поволновался, погибла ли та простенькая травка, единственное растение, увлеченное порывом пальмы вверх, а потом Гаршин провалился в ту же дыру, что и прочая классика. Туда же отправился «Ревизор», но зато ему очень понравилась «Обыкновенная история», как когда-то «Обломов». Читал я ему и стихи, в
