Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

«Станислав Владиславович Ноаковский – академик архитектуры, читал историю искусств. В жизни он был как будто вял и флегматичен, ходил медленно, говорил тихо. Таким он выходил из учительской и плавно нес свое грузное тело в класс. Но когда он брал мел и подходил к доске, то как бы перерождался. Голос звучал уверено: „Французская готика – это горизонталь, немецкая – вертикаль“, – и рука его с неимоверной быстротой рисовала Нотр-Дам и рядом Кельнский собор. Это было гораздо убедительнее, чем картинки „волшебного фонаря“. В течение 10–15 минут вся огромная доска покрывалась рисунками, и какими! Это были подлинные произведения искусства. Потом все стиралось тряпкой, и снова рисунки, тысячи рисунков, иллюстрирующих искусство тысячелетий, с Египта до наших дней. Жаль, что фото тогда не было так развито. Его творения сегодня бы послужили нужному делу изучения истории искусства. Множество рисунков делал Ноаковский тушью на бумаге с очень своеобразной фактурой, которая прекрасно соответствовала его манере. Обычно Станислав Владиславович рисовал спичкой и лишь кое-где протирал краской. Таких рисунков было множество, но они как-то разошлись по рукам, а те, что сохранились в музеях, монографиях и открытках, не дают полного представления о могучем мастерстве художника.

Уроки Ноаковского проходили как какое-то волшебное действо, переносившее нас в разные города и страны. Они оставляли незабываемое впечатление и давали нам прочные знания. Сам Станислав Владиславович в эти минуты был полон фанатической силы. Я не преувеличу, сказав, что счастлив тот, кто видел его рисующим и говорящим.

Но вот звонок… Ноаковский кладет мел и опять мешковатой походкой тихо бредет в учительскую.

Он был очень добр, и мы по молодости лет злоупотребляли его добротой.

Как-то был такой случай. Мы с Колей Прусаковым стояли в большую перемену в музее у стенда. Коля спросил, нет ли у меня денег…Мои сомнения нарушил голос приятеля: „Поди к Стасе (так мы называли между собой Станислава Владиславовича), он даст“. Я не хотел идти, так как недавно брал у него. Коля стал меня убеждать, говоря, что Стася меня любит, что он ротозей, и наконец уговорил. Я шагнул из-за щита, увидел стоящего с обратной стороны Ноаковского и быстро бросился в глубь музея. Но меня остановил голос Станислава Владиславовича: „Комарденков, вам ко мне, куда же вы бросились в другую сторону?“ Я подошел, бледнея и краснея, еле выговорил, что мне туда. „Неправда, вам ко мне. Я слышал, как Прусаков говорил, иди к Стасе, он ротозей, он даст“. – „Нет, нет, что Вы“. – „Я все слышал“. Расстегнув сюртук, он вынул из жилета 20 копеек и протянул мне, говоря: „Не зовите только меня Стасей, и никому не говорите, что я ротозей“.

Сгорая от стыда, с двугривенным в руке бегу в столовую.

В годы первой мировой войны Станислав Владиславович делал много рисунков небольшого размера, которые быстро раскупались преподавателями, служащими и учениками. Деньги шли в пользу „Красного Креста“. Нужда в деньгах часто заставляла нас перепродавать их с надбавкой. И все же за них платили мало, главным образом потому, что они были небольшими. Это толкнуло некоторых из нас на подражание Ноаковскому. Однажды, натренировавшись, я сделал рисунок, который многие не могли отличить от его работ. Мне захотелось проверить это. Я улучил минуту и подал рисунок Станиславу Владиславовичу, чтобы он подписал. Он его повертел, посмотрел на меня, на рисунок и произнес, улыбаясь: „Ах, как я стал забывать перспективу“. Но все же в углу поставил инициалы латинскими буквами S.N.Так он подписывал свои работы. А через день меня вызвал преподаватель Александр Павлович Барышников и сказал, что Станислав Владиславович просил его повторить со мной перспективу. Мне было стыдно, и я долго боялся смотреть в глаза Станиславу Владиславовичу, не говоря уже о том, что перестал делать рисунки, подражая ему. Вот так, без шума, он больно наказал меня.

В 1916–1918 годах Станислав Владиславович был председателем совета училища, позднее уехал на родину в Польшу и умер на посту министра искусств» (В. Комарденков. Дни минувшие).

НОВГОРОДЦЕВ Павел Иванович

Юрист, публицист, общественный деятель. С 1894 приват-доцент, с 1904 – ординарный профессор Московского университета. В 1902 составитель и участник сборника «Проблемы идеализма». С 1904 член Совета «Союза Освобождения», член-учредитель кадетской партии, кооптирован в состав ЦК в 1906. Депутат 1-й Государственной думы. Сочинения «Кризис современного правосознания» (М., 1909), «Политические идеалы древнего и нового мира» (вып. 1–2, М., 1910–1913), «Об общественном идеале» (М., 1917) и др. С 1920 – за границей.

«С Павлом Ивановичем Новгородцевым я был в университете одновременно, но я был историком, а он был юристом, и во время студенчества нам познакомиться не пришлось. Уже по окончании университета как-то раз мой друг Петр Иванович Беляев привел ко мне очень красивого брюнета, со звучно-музыкальным баритоном, с благородной осанкой, с размеренно-внушительной речью. Мы побеседовали о том о сем, ни в какие интимные излияния и признания не вдавались, а между тем к концу первого же разговора уже чувствовали себя приятелями. Что-то сразу расположило нас друг к другу, и это расположение скоро за тем перешло в дружбу, которая и длилась непрерывно, нисколько не ослабевая, вплоть до того момента, когда мне уже здесь, в Праге, пришлось проводить его прах до последнего убежища на Ольшанском кладбище.

Павел Иванович Новгородцев быстро выдвинулся среди московской ученой молодежи своими знаниями, своими блестящими умственными дарованиями, своим красноречием и совершенно определенным направлением своего миросозерцания. Специализировавшись на философии права, он выступил сторонником возрождения доктрины естественного права вразрез со столь долго господствовавшим в русском общественном сознании позитивистским направлением. Он защищал свою позицию чрезвычайно талантливо, настойчиво и элегантно, и вот это соединение настойчивости с элегантностью являлось вообще отличительной чертой его личности и всей его деятельности и как ученого, и как профессора, и как замечательного организатора и руководителя крупными общественными предприятиями» (А. Кизеветтер. На рубеже двух столетий).

«Новгородцев – горячий сторонник философского идеализма, картинно красивый человек, великолепный оратор и хороший опытный администратор, любивший строгий порядок и умевший его поддерживать…» (Д. Мейснер. Миражи и действительность).

Павел Новгородцев