Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Переводчик, литературовед, библиограф, поэт. Член «Ритмического кружка» при издательстве «Мусагет». С 1911 секретарь издательства Сабашниковых, член редколлегии серии «Памятники мировой литературы». Публикации в сборнике «Хризопрас». Переводы произведений Эсхила, Софокла, Гераклита Эфесского, Архилоха и др.

«Нилендер, как золотоискатель, свои золотые песчинки выщипывал двадцать пять лет: в грудах текстов; и прял как бы из этих песчинок свою драгоценную научную ткань: понимал заново Грецию; точно новый Язон, совершающий свое одинокое плавание в глуби веков; из XX века; глубокие он рыл всюду ямы для мощных, железобетонных фундаментов будущего; „ямы“ эти пугали; но я не пугался, в них видя начало гигантской работы над текстом, взывающей к кадрам ученых; „ученого“ в косноязычном тогда молодом человеке я чтил; „человека“ же в нем, бросавшего труды, чтобы лететь выручать своих ближних, я нежно любил и люблю; сколько он напоил, накормил, материально, духовно; открыв двери комнаты, этого книгой снабжая из великолепной, единственной по сочетанию книг библиотеки, того – одеждой, деньгою последней, последним куском заработанного часто в трудных усилиях хлеба.

…Помню его диким студентиком, бледным и зябким; сперва он принес мне свои „бреды“ стихов; потом – перлы еще не доросшей до ясности мысли, меня поражавшей порой прыгучею и жизнетворческой силой; оригинальный и гордый, скромнеющий с виду, он мне открывал лабиринт и – убегал в свои словари…

Нилендера мелочь интересовала лишь как симптом, подтверждавший его часто очень оригинальный научный подгляд; все его выводы из жизни Греции для меня имели животрепещущий смысл; не было в нем ничего от академических филологов: он был часто парадоксален, субъективен, но – жив, но – „наш“: нашей эпохи; если он на года нырял в невылазные для меня чащи архаической Греции, то только для того, чтобы, вынырнув из них, вернуться в жизнь и показывать, как говорил, дышал, писал гимны и их читал исторический орфик или александриец; и эту живость восприятия Греции он позднее доказывал великолепными своими переводами древних… для уразумения орфизма походив в орфиках года, возвращался он все же в XX век: тем же милым, любвеобильным Оттонычем» (Андрей Белый. Начало века).

«Моим соавтором по переводу был мой тогдашний друг Владимир Оттович [Оттонович. – Сост.] Нилендер. В те годы он был завсегдатаем нашего дома, думалось, что мы будем друзьями на всю жизнь, но это оказалось потом иллюзией: мы разошлись из-за… Софокла, и в дальнейшем я перевел заново все его трагедии. Нилендер тогда же в одиночку передал по-русски „Электру“. Странный был человек этот милый, безобидный Нилендер. Ученый-филолог, один из последних дореволюционных энтузиастов античности, он удивлял меня не раз некоторыми своими чертами, как бы опровергавшими друг друга. Он выполнял для нашего общего труда дословный прозаический перевод, на мне лежала поэтическая сторона. Таким образом, на первых порах Нилендер был в известной мере моим путеводителем по новой тогда для меня области греческой трагедии. Он был в высшей степени добросовестным, но вместе с тем иногда заводил меня в чащу греческой драматургии, пойдя по неверной дороге. Я был, пожалуй, легкомыслен, а он туманен и склонен к мудрствованию. Профессор А. А. Грушка, тонкий стилист и внимательный критик, говорил о переводе греческого философа Гераклита, выполненном молодым Нилендером, что Гераклит был прозван греками „скотайнос“, то есть темный, а у Нилендера он получался „скотайнотатос“, то есть темнейший. При этом в голове, которую можно было назвать сумбурной, бывали некие озарения, проблески, некая интуиция, позволявшая ему освещать те или иные глубины текста. Наши тогдашние друзья, Габричевский и композитор Шеншин, усматривали в этих озарениях Владимира Оттовича черты гениальности» (С. Шервинский. От знакомства к родству).

«Очень милый, но какой-то изломанный; он так перевел темного Гераклита на русский язык, что, чтобы понять русский перевод, нужно было справляться с более понятным и менее темным греческим текстом» (Н. Арсеньев. О московских религиозно-философских и литературных кружках и собраниях начала XX века).

НИЛУС Петр Александрович

Прозаик, художник. Ученик И. Репина. Участник выставок Товарищества южнорусских художников в Одессе (1890–1919; автор устава Товарищества), Товарищества передвижников (с 1891). Публикации в журналах «Перевал», «Вестник Европы», «Северные записки» и др., альманахе «Шиповник». Друг И. Бунина. С 1920 – за границей.

«Подружился он [Бунин. – Сост.] и с Петром Александровичем Нилусом, дружба длилась многие годы и перешла почти в братские отношения. Он кроме душевных качеств ценил в Нилусе его тонкий талант художника не только как поэта красок в живописи, [но] и как знатока природы, людей, особенно женщин – и все уговаривал его начать писать художественную прозу. Ценил он в нем и музыкальность. Петр Александрович мог насвистывать целые симфонии» (В. Муромцева-Бунина. Жизнь Бунина).

«П. А. Нилус окончил петербургскую академию художеств по классу И. Е. Репина и с 1891 года был членом Товарищества передвижных художественных выставок. Он работал и как живописец-жанрист, и как график-иллюстратор, и как акварелист. Изображения людей в его произведениях обычно бывали психологически верны. Недаром такому строгому судье живописи и гениальному психологу, каким был Л. Н. Толстой, понравилась одна как будто незатейливая на вид картина Нилуса, увиденная писателем на выставке: тщательно одетый старик, в цилиндре, с букетом в руках, с умиленным лицом стоит перед запертой дверью и с трепетом ждет, чтобы его впустили принести поздравления бывшему предмету его увлечения. Он уже стар, но он все помнит… Он признателен… И вот такой сюжет растрогал автора „Войны и мира“ и „Анны Карениной“!

…Впоследствии Нилус увлекся формалистическими исканиями и изображал в своих картинах романтические фигуры-видения неестественно „прекрасных“ женщин, надуманную романтическую природу. Но затем, в 20-х и 30-х годах, он снова возвращается на путь реализма, хотя и носящего на себе некоторые следы модернизма» (В. Борисов. Встречи с художниками).

НОАКОВСКИЙ (Noakowski) Станислав-Витольд Владиславович

Архитектор, рисовальщик, педагог. Член Московского археологического общества. Академик архитектуры (1914). Автор надгробной часовни Кочубеев на Новодевичьем кладбище в Москве (1888), часовни «Сердца» Т. Костюшко в Раперсвиле и др. Книги «Польская архитектура, композиционные эскизы» (Львов; Варшава, 1920), «Польские замки и дворцы. Архитектурные фантазии. Руины замков на Мазовше» (Варшава, 1928), «Эскизы польской архитектуры в стилях XIII–XVIII» (М., 1916).