Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

с особенными подробностями останавливался на тех вопросах, которым посвящены были его собственные научные труды в виде магистерской и докторской диссертаций. Немецкий же профессор давал студентам лишь общие начала без особых подробностей, понимая, что изложение курса, осложненного обильными сведениями из области иностранного законодательства, было бы бесполезным балластом, трудно усвояемым для начинающих, и привело бы к обратному результату: из-за деревьев им не видать было бы леса. Прослушав лекции многих профессоров в Гейдельберге и потом в Лейпциге, я убедился в правильности немецкой системы, а не русской. Немецкие профессора в большинстве случаев диктовали части своих лекций, некоторые даже целиком; другие, после свободного объяснения данного научного положения, вкратце его формулировали, предлагая слушателям записать формулу под диктовку. В Гейдельберге я слушал известного профессора государственного права Шульце, автора десятков классических томов по государственному устройству, в особенности германскому. Велико было мое удивление, когда старик профессор в первой же лекции стал нам диктовать краткие положения; как он начал, так и кончил чтение курса. У меня сохранились тетради с записью как этих лекций, так и лекций других профессоров. Эти тетради и теперь свидетельствуют о том, что такой способ преподавания дает лучшие результаты, чем русский способ бесконечного профессорского разглагольствования, не оставляющего никакого следа у слушателей и способного только изгнать их из аудитории. Эти немецкие тетради заключают в себе основной фундамент для уразумения данной науки. Немецкие профессора, с которыми я много беседовал по этому вопросу, правы, утверждая, что из факультета студент должен вынести лишь способность к специальным занятиям в данной области, если он ею заинтересуется, но что факультет вовсе не призван дать ему эти специальные сведения, ибо молодой человек не может быть специалистом во всех областях права. Мне приходилось впоследствии и в юридической литературе доказывать преимущества немецкой системы, когда вопрос реформы университетского преподавания стал занимать специалистов. Студент на русском юридическом факультете должен был быть специалистом почти в двух десятках наук. Он должен был быть историком права, должен был знать философию права, быть специалистом в политической экономии и в статистике, весьма тщательно знать теорию вероятности и значение больших чисел в статистике и т. п. В результате получалось то, что, выйдя из университета, русский студент не усваивал себе и общих начал основных юридических наук и в практической работе оставался совершенно беспомощным; ему приходилось постепенно пополнять свое юридическое образование, но уже не из научных источников, а из практики. Отсутствие обобщающего теоретического образования в юриспруденции — основной недостаток русских юристов-практиков; между тем немецкие тетрадки, заполненные записью студентов под диктовку профессоров, немецкому молодому юристу давали путеводную нить и для его практической деятельности; я лично не раз убеждался в том, что и при разрешении практических вопросов бывает полезно заглянуть в пожелтевшие от времени листки этих старых записей.

Тесного общения между студентами и профессорами в Гейдельберге не существовало в мое время. Обычные для университетов в маленьких городах Германии постоянные сношения профессоров со студентами в Гейдельберге были уже делом прошлого; в этом отношении он напоминал университеты в столичных городах. Самым крупным именем в Гейдельберге был профессор Куно Фишер, читавший историю философии. Я слушал его курс философии Канта и вообще истории философии конца XVIII и начала XIX века. Это был уже 70-летний старик необычайно изящного вида, державший себя и со своими товарищами несколько свысока, имевший высокий чин тайного советника, награжденный многочисленными орденами, которыми весьма гордился. Он как бы не хотел смешиваться с толпой профессоров. Читал он в утренние часы, от 7 до 8 летом, зимой от 8 до 9 часов утра, но аудитория его бывала всегда переполнена не только студентами, но и посторонней публикой; особенно удивляло меня в аудитории обилие офицеров. Трудно себе представить более талантливого лектора. Изящество изложения, точность и ясность определений давали возможность следить за изложением развития метафизики и слушателям, не имевшим философской научной подготовки. Такого лектора и преподавателя я ни до него, ни после него не встречал. У него была манера к концу лекции в схематическом виде графически на доске мелом давать резюме своего чтения. Следующую лекцию он начинал с краткого изложения того, что сообщалось раньше, не только в предыдущей лекции, но и в предшествовавших, посвященных данному отделу. Эта система давала возможность и тем, кто пропустил одну-другую лекцию, следить за ходом мыслей, что особенно важно при изложении философских проблем. Специальный курс был посвящен изложению Кантовой «Критики чистого разума». Он не диктовал своих лекций, но предлагал записывать те схемы, которые сам изображал на доске. У меня сохранились тетрадки с записью лекций Куно Фишера, и много лет спустя, просматривая их, я убедился, что впечатление о талантливости лектора, произведенное на меня как на молодого человека, было правильно. Особый курс посвятил при мне Куно Фишер объяснению «Фауста» Гете. Эти лекции доставляли слушателям высокое эстетическое и умственное наслаждение.

Устроиться в Гейдельберге мне с женою было нелегко. Существовало местное правило, что студенты, нанимая для себя помещение, обязаны были оплачивать его в течение целого семестра; это правило, которое мне было неизвестно вначале, создало для меня неприятное столкновение с первым квартирохозяином, у которого мы наняли для себя две комнаты. Квартира оказалась с дефектами, с которыми мириться было невозможно, главным образом с отсутствием какого бы то ни было отопления, редкого вообще в тогдашнем Гейдельберге. Пришлом переменить квартиру. Требование уплаты за весь семестр было несправедливо, так как хозяин квартиры явно ввел нас в заблуждение относительно свойств ее. Наш спор чуть не дошел до местного суда и был улажен уплатой некоторой суммы, которая была для меня весьма чувствительна.

Постепенно я втянулся в научные занятия; жена усердно продолжала заниматься музыкой. Но, к несчастью, наша студенческая жизнь была нарушена новой болезнью жены, причинившей мне много забот и отвлекавшей меня от научной работы. Прослушав профессоров в течение двух семестров в Гейдельберге, я направился в Лейпциг.

Лейпцигский юридический факультет по праву считался первым во всей Германии. В нем сосредоточены были научные силы в большем числе и с лучшими именами, чем даже в Берлинском университете, который лишь впоследствии выдвинулся на первое место в Германии. В Лейпциге читал старик Виндшейд, главный авторитет по римскому праву, непревзойденный до настоящего времени. Профессором политической экономии был знаменитый Рошер. Кафедру уголовного права занимал еще сравнительно молодой тогда профессор Биндинг, уже считавшийся в Германии первоклассным авторитетом, автор так называемой «теории норм» в уголовном праве, изложенной им в обширном сочинении, поразительном по точности юридических положений и блестящей аргументации. Профессор Вах читал гражданское право