Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Этот подъем национального духа несомненно отражался и на отношениях германской молодежи к иностранным студентам.
Гейдельбергский университет в то время не блистал крупными именами ученых, и в этом отношении это уже не был «старый Гейдельберг». Издавна Гейдельберг был рассадником профессоров для всей Германии. Самые громкие имена, в особенности юристов, проходили через приват-доцентуру в Гейдельбергском университете. Такие профессора, как Виндшейд, Биндинг, Бюлов и многие другие, здесь начали свою академическую карьеру. Но к моему времени институт приват-доцентуры в Гейдельберге был слабо обставлен. Большинство профессоров были старики, уже не искавшие новых путей в науке, а спокойно шествовавшие по тропинкам, проторенным традиционными теориями, в создании которых, быть может, они сами в молодые годы приняли участие. Меня, конечно, интересовало, прежде всего, преподавание уголовного права. Гейдельбергский университет был полон для меня воспоминаниями об отце новой науки уголовного права в Европе Миттермайере, первом немецком криминалисте, громко поднявшем свой голос за введение в Германии суда присяжных по образцу французского, первом в Германии проповеднике идеи «исправления» как цели наказания взамен господствовавшего и в законодательстве, и в теории принципа «устрашения», и, наконец, первом, кто в область германского уголовного права внес струю гуманитарную, громко встал на защиту принципа человеколюбивого обращения с преступными элементами, боролся против смертной казни. Миттермайер имел много учеников в России; одним из них был профессор Таганцев. Кафедру покойного Миттермайера в Гейдельберге занимал в мое время профессор Гейнце, носитель почтенного имени в науке уголовного права, но не открывавший новых горизонтов. Новые веяния в науке, о которых я имел уже случай говорить, его не коснулись. Бывший прокурор Саксонского высшего суда, Гейнце вносил в свои лекции много практических элементов. Как лектор он ничем не выдавался. Аудитория его посещалась слабо, и мне, увлеченному тогда моей наукой, представлялось странным, что в аудитории господствует, если можно так выразиться, научная скука. Другим криминалистом был молодой профессор Кирхенгейм. Он был редактором журнала, в котором сосредоточивались критические отзывы о всех новинках в области ученой юриспруденции в Германии, Англии и Франции. Будучи знаком с этим журналом еще в Петербурге, я себе представлял, что редактор этого «Central-Blatt für die Strafrechtswissenschaft»[196] и сам является крупной величиной; в этом мне пришлось разочароваться. Кирхенгейм и в качестве профессора ничем не отличался, и в научном смысле никакого специального интереса не представлял. Любопытным лектором был приват-доцент и местный адвокат Барацетти. Он объявил курс о «Защите в уголовных процессах» — предмет в высшей степени интересный. Я, конечно, записался на его лекции. Записалось на эти лекции три человека, слушателем же был я один. Было забавно, как Барацетти усердно читал свою лекцию перед одним слушателем, на каждом шагу сбиваясь и величая меня одного «meine Herren». Курс был, впрочем, малоинтересен, но зато Барацетти отводил душу против Бисмарка. Он был свободомыслящий, и вражда к Бисмарку им не скрывалась и проявлялась с горячностью, вообще немецким профессорам несвойственной.
Отправляясь за границу, я имел намерение готовиться, в первую очередь, к научной деятельности в области уголовного права, но не упускать из виду и другие отрасли юриспруденции, главным образом гражданское право. Тем не менее я в Гейдельберге лекций по гражданскому праву не слушал. Причиной этому было то, что я не считал себя достаточно владеющим немецким языком, чтобы с успехом следить за чтением на этом языке в такой научной области, которой я, будучи в Петербурге, не занимался. Немецкие монографии и учебники по уголовному праву я совершенно свободно читал и не испытывал никаких затруднений в понимании устных лекций профессоров по этому предмету; терминология этой науки была мне вполне знакома; но в области гражданского права и фразеология, и самая терминология были тогда за пределами моих знаний, и я опасался, что не в состоянии буду следить за лекциями.
Система преподавания немецких профессоров в Гейдельберге уже в первое время меня мало удовлетворяла, — я ведь не был начинающим юристом; я ожидал, что немецкие профессора сразу введут меня в глубины науки и дополнят то, что я вынес из своего родного университета. Между тем я слушал чтение об элементарных вопросах данной науки, и на первый взгляд казалось, что преподавание немецких профессоров стоит ниже преподавания русских. Удивляло меня и то, что, например, уголовное право, которое преподается в Петербурге в течение двух академических лет (причем русский академический год продолжительнее суммы месяцев двух семестров в немецких университетах), читается несколькими профессорами и не менее четырех часов в неделю для каждого, — в Германии проходится в течение одного семестра одним профессором, читающим три-четыре часа в неделю. Русские студенты обязаны были к экзамену освоиться иногда с многотомными учебниками по одному и тому же предмету, составленными читающими профессорами. Слушая профессора Гейнце, я невольно сравнивал его курс с курсом профессора Фойницкого в Петербурге по уголовному судопроизводству. Там мы обязаны были изучать историю процесса не только в России, но и в иностранных государствах; историю суда присяжных в Англии мы должны были знать так, как если бы мы были английскими студентами. Я по немецкому процессу знал гораздо больше, приехав в Гейдельберг, чем то, что узнал от Гейнце на его лекциях. У русских профессоров выработалась привычка передавать студентам почти все то, что они сами знали. Русский профессор как бы боялся скрыть от слушателей что-нибудь из преподаваемой им науки и, конечно,
