Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Ночью военные заменили охрану и вывезли Берию из Кремля. Содержали в подземном бункере штаба ПВО. Берия писал в Президиум письма, уверял в вечной любви и дружбе. 1 июля он клялся: «Вячеслав Михайлович! У меня всегда было прекрасное, ровное отношение с Вами. Работая в Закавказье, мы все высоко ценили Вас, считали верным учеником Ленина и верным соратником Сталина, вторым лицом после товарища Сталина… Если спросить мою семью, то Вам могут рассказать очень много хорошего о Вас, с моих слов». На следующий день Берия молил Президиум ЦК «назначить самую ответственную и строгую комиссию для строгого расследования моего дела, возглавив т. Молотовым или т. Ворошиловым»[1318].
На пленуме ЦК, который проходил 2–7 июля, основной доклад делал Маленков. Помимо прочего, именно на Берию он возложил ответственность за негативные оценки, которые Сталин дал Молотову и Микояну.
— Все его проделки через аппарат сводились к тому, чтобы создать такое положение, что он имеет реальную власть в руках, он контролирует ЦК и Правительство, он следит за каждым шагом нашим, он подслушивает нас, — говорил Молотов. — Этот человек дышит не нашим духом, он чуждый нашей партии, он от другого корня, он чужой человек. В нашей среде, в руководящем ядре, теперь, наконец, честные отношения, мы не боимся теперь говорить друг с другом, как недели полторы тому назад было, а так было[1319].
Пленум решил исключить Берию как врага партии и советского народа из рядов КПСС и предать суду. По итогам пленума Молотов выступил на партсобрании в МИДе. «Он заявил, что однопартийная система при всех ее преимуществах имеет и существенные недостатки. Различного рода сомнительные элементы, подобные Берии, которые в ином случае оказались бы в других партиях, в карьеристских целях вступают в КПСС, засоряя и дискредитируя ее. Ни до, ни после я больше ничего подобного от него не слышал»[1320], — вспоминал Трояновский.
Молотов внимательно следил за процессом Берии, слушая трансляцию по внутреннему радио. Он был одним из первых читателей протоколов допросов и показаний свидетелей. Он видел слова Поскребышева о том, что Берия на встречах со Сталиным «со свойственной ему хитростью начинал говорить о недостатках работы того или иного руководящего работника… Особенно он старался оклеветать работу т. Молотова как в МИДе, так и в Совмине». Читал Молотов и письмо бывшего следователя Ю. Визеля, который свидетельствовал: «В 1938 году, работая в органах МВД, я был включен Кобуловым и Берия в агентурно-следственную работу, результатом которой явились материалы, компрометирующие товарищей Ворошилова К. Е., Калинина М. И. и Жемчужину… Позднее мне стало известно, что следственный отдел по особо важным делам вел “расследование” дореволюционной деятельности товарища Молотова В. М. с целью компрометации его».
Молотов описал свои чувства: «Было большим плюсом для партии разоблачение Берия и ликвидация этой язвы (полубандита — чуждого ленинизму пройдохи)»[1321]. 23 декабря его расстрелял генерал Батицкий.
Главным же выигравшим оказался Хрущев. «Одержав верх над Берия, Хрущев сразу вырвался вперед, обеспечивал себе приоритетное положение в партийной иерархии, — подтверждал его зять Аджубей. — После расстрела Берия Хрущев даже внешне очень изменился, стал более уверенным, динамичным»[1322].
Оценки Хрущева я слышал из уст Молотова неоднократно. Он считал его человеком не без способностей, «бывалым» руководителем, хорошим тактиком. «Хрущев не дурак — сумел сколотить свой ЦК». Отмечал его стиль, связанный с поездками на места, за что его считали народным лидером. Главная претензия: он не считал Хрущева коммунистом. Младше Молотова лишь на четыре года, он в партию вступил только в 1918 году, когда, как говорил Молотов, «все уже стало ясно и многие примазались». На пенсии Молотов не жалел эпитетов в адрес Хрущева: «Прасол мелкого типа», «Человек малокультурный, безусловно», «Не по Сеньке шапка», «Недоразумение для партии»[1323]. Молотова возмущал стиль Хрущева, который принимал решения, не утруждая себя их проработкой. «Для стиля Хрущева характерна была удивительная легкость на всякие обещания, посулы, сногсшибательные сроки, единственным основанием которых была собственная интуиция Хрущева, его “нюх”»[1324], — подтверждал Шепилов. Позднее на этот управленческий стиль будет поставлено клеймо «волюнтаризма».
Хрущев прекрасно чувствовал механизмы властвования, настроения аппарата, который становился его главным козырем. Созданная в начале 1920-х годов Молотовым и Кагановичем система номенклатуры оказалась теперь в его руках. Шаг за шагом он максимизировал свои полномочия. На пленуме ЦК неожиданно и как бы мимоходом отказались от принципа коллективного руководства. В последние минуты его работы, констатировав исчерпание повестки дня, Маленков вдруг заявил:
— Президиум ЦК предлагает, товарищи, утвердить первым секретарем Центрального комитета товарища Хрущева. Требуются ли пояснения этого дела?
— Нет.
— Нет. Голосую. Кто за то, чтобы утвердить товарища Хрущева первым секретарем, прошу поднять руки. Прошу опустить. Возражающих нет? Заседание объявляю закрытым[1325].
С этого момента любой существенный вопрос до его постановки в правительстве должен был быть рассмотрен в ЦК. «Сделавшись первым секретарем ЦК, Хрущев просто надел уже разношенные и удобно подогнанные Сталиным валенки и потопал в них дальше»[1326]. Николай Байбаков объяснял: «Не числилось за Никитой Сергеевичем ни громких всенародных деяний и заслуг, ни теоретических работ… Зато бытовало мнение — крепок, ухватист, хороший хозяйственник, то есть типичный партийный практик, умеет вызывать к себе симпатию простой речью и обхождением, располагал к себе и внешний облик: простецкое лицо и жесты, простодушие как знак добропорядочности… Может быть, и хватит с нас непреклонности и суровости вождей, постоянного, почти на пределе напряжения сил»[1327].
Хрущев быстро выдвигал на партийные и государственные посты «своих людей». Взял на вооружение метод ублажения коллег и подчиненных, заметно повысив зарплату аппарата и расширив привилегии. С 1 сентября 1953 года устанавливался строго нормированный рабочий день: для центральных учреждений — с 9 до 18, для местных — с 10 до 19 часов. Категорически запрещалось вызывать сотрудников на работу в неурочное время или удлинять рабочий день. «На Воробьевых горах недалеко от смотровой площадки были построены особняки, получившие в народе название “Заветы Ильича”. Сделаны они были по одному проекту: двухэтажные, в каждом примерно восемь комнат, отдельный гараж. Даже мебель там была одинаковая — сделанная на фабрике
