Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Одно “мгновение свободы” настало, когда его пригласили в выставочный комплекс Эрлз-Корт на концерт группы U2. Это было во время ее турне с альбомом Achtung Baby, когда в воздухе висели психоделические “трабанты”. Полиция согласилась мгновенно: наконец-то??? туда, куда ребятам и самим хочется! Боно, как оказалось, читал “Улыбку ягуара”, и, поскольку он побывал в Никарагуа примерно в одно время с автором этой книги, ему захотелось с ним познакомиться. (В Никарагуа они с Боно не пересеклись, но однажды его переводчица Маргарита, блондинка с блестящими глазами, похожая на Джейн Мэнсфилд[151], взволнованно закричала: “Сюда едет Боно! Боно в Никарагуа!” – а потом, ровно таким же голосом и с таким же сияющим взором, спросила: “А кто такой Боно?”) И вот он в Эрлз-Корте, стоит там, где потемнее, слушает. За сценой после концерта его провели в трейлер, полный сэндвичей и детишек. На выступлениях U2 — никаких восторженных поклонниц за кулисами: сплошные ясли. На Боно, когда он вошел, мигом повисли его дочурки. Он был настроен поговорить о политике – о Никарагуа, об усиливающихся протестах против небезопасного хранилища ядерных отходов в Селлафилде, в Северной Англии, о его поддержке “Шайтанских аятов”. Они не много времени провели вместе, но достаточно, чтобы зародилась дружба.
Найджела Лоусон и Джон Дайамонд[152] поженились в Венеции. Его, как и всех ее друзей, новость очень обрадовала. Где Джон – там всегда был смех. Торт для вечеринки, которую они по случаю женитьбы устроили в клубе “Граучо”, изготовила Рути Роджерс по проекту – так сказала Рути – ее мужа, великого архитектора собственной персоной. На что Джон с невинным видом заметил: “Вряд ли это так. Будь это проект Ричарда Роджерса, разве не были бы все ингредиенты снаружи?”
Крупнейшим торговым партнером Ирана была Германия. Ему непременно надо было туда поехать. Миниатюрная, яростная Tea Бок, депутат бундестага, намеревалась, по ее словам, сделать так, чтобы он встретился “со всеми и каждым”. Но для этого ему надо было попасть в Бонн, а “Люфтганза” и “Бритиш эйруэйз” от него отказались. Tea Бок предложила маленький частный самолетик, ярко-красный, словно взятый из какой-то истории о Первой мировой войне: “Биглз[153] и фетва”. Самолет был махонький и старого образца – у него даже открывались окна. Летели так низко, что он боялся, что они врежутся в холм или церковный шпиль. Словно на рикше едешь, только по небу. Погода, к счастью, была хорошая, солнечно, безветренно, пилот проделал весь маршрут без происшествий и посадил свой драндулетик в немецкой столице, где усилиями Tea Бок встречи прошли так успешно, что иранцы вышли из себя совершенно: вдруг, ни с того ни с сего, Рушди тепло принимают лидер социал-демократов Бьёрн Энгхольм, спикер бундестага Рита Зюсмут и многие видные немецкие парламентарии; а потом Рушди приходит в министерство иностранных дел Германии, где в отсутствие министра Клауса Кинкеля, находящегося за границей, его радушно встречает глава культурного отдела министерства доктор Ширмер. Иранский посол сделал сердитое заявление по немецкому телевидению: он уверен, сказал он, что Германия не будет ставить из-за этого человека под удар свои отношения с Ираном. Он сказал, кроме того, что вероотступника могут уничтожить американские или израильские агенты, маскирующиеся под убийц-мусульман, просто чтобы выставить Иран в дурном свете.
На следующий день иранского посла Хоссейна Мусавяна вызвали в МИД Германии. “Мы будем защищать господина Рушди, – сказал затем заместитель министра иностранных дел. – После нашего очень откровенного обмена мнениями он [иранский посол], безусловно, понимает, что так оно и будет”. Предположение об американских или израильских агентах-убийцах он назвал “абсурдным”. Посол Мусавян заявил, что его высказывания были “неверно процитированы”.
Кампания, сказала Фрэнсис, набрала ход — но достигнута ли критическая масса? (Одно из ее любимых выражений.) Пока нет. Брадфордский совет мечетей сделал очередное гнусное заявление: мол, кампания только ухудшает ситуацию, и автору не стоит рассчитывать ни на какую “отсрочку” со стороны мусульманского сообщества. Председатель совета Лиакат Хусейн явно считал себя важным человеком, говорящим нечто важное. Но его голос звучал как голос из прошлого. Его пятнадцать минут славы прошли.
Он приехал в Стокгольм получить премию Курта Тухольского, присуждаемую писателям, которые подвергаются преследованиям, и выступить перед Шведской академией. Иран, конечно, осудил вручение ему премии. Выступил верховный судья Ирана, выступил и щедрый на награды аятолла Саней. Неуважаемый верховный палач! – начал он было воображаемое письмо, но бросил. Есть люди, которые не заслуживают писем, даже воображаемых. Мой дорогой Саней с “Баунти”![154] Покорнейше прошу обратить Ваше внимание на возможность мятежа. Не исключено, что Вам и Вашим дружкам уготована судьба Блая в утлой лодчонке, молящегося о том, чтобы доплыть до Тимора.
Заседания Шведской академии проходят в красивом зале в стиле рококо на верхнем этаже старинного здания стокгольмской биржи. Вокруг длинного стола – девятнадцать стульев, обитых светло-голубым шелком. Один из стульев – для короля, если он захочет прийти; если не захочет, как неизменно случалось, стул будет пустовать. На спинках других стульев – римские числа от I до XVIII. Когда академик умирает, избирается новый и занимает его стул, пока ему тоже не приходит пора переместиться в более обширную небесную академию. Ему мгновенно вспомнился “Человек, который был Четвергом” – оптимистический триллер Г. К. Честертона об анархистской группировке, семерым руководителям которой присваиваются конспиративные клички по названиям дней недели. Его, однако, окружали не анархисты. Ему было дозволено войти в литературную святая святых, в зал, где присуждаются Нобелевские премии, – войти, чтобы выступить перед сумрачно-дружественным собранием серых кардиналов. Ларс Гюлленстен (XIV) и Керстин Экман (XV), покинувшие академию в знак протеста против малодушного нежелания их коллег отреагировать на фетву, отсутствовали. Их незанятые стулья выражали упрек. Это опечалило его: он надеялся принести примирение. Приглашение со стороны академии было своего рода компенсацией за ее прежнее молчание. Само его присутствие здесь означало ее поддержку. У стола по соседству с пустым королевским седалищем поставили девятнадцатый стул, без номера, он сел на него, произнес свою речь и отвечал на вопросы, пока академики не были удовлетворены. Элизабет, Фрэнсис и Кармел, допущенные на правах зрителей, сидели на стульях вдоль стены.
В сердцевине спора по поводу “Шайтанских аятов”, сказал
