Моя Америка - Шерман Адамс
Там, внизу, среди ящиков в подвале, сидели одетые в униформу черные и обсуждали свое положение.
— Эти проклятые белые, — говорила домработница, — думают, что мы любим готовить им еду и мыть задницы их детям. У меня у самой куча детей, а я их почти не вижу.
— Белые считают, что они лучше нас, — вставил один из мальчиков-посыльных и добавил: — Во всяком случае, я не собираюсь
отправляться в Корею и драться там за свободу цветных, потому что я не свободен дома, в Америке.
— Это правильно, — поддержали все мужчины.
Позже я получил другую работу — в химчистке мистера Веста, которая находилась ближе к дому, на Уайтхолл-стрит, вблизи того места, где старая негритянка была выброшена из автобуса за то, что не уступила место белому мужчине.
Моя новая работа была похожа на старую, но я получал на три доллара в неделю больше за то, что работал всю субботу с 8 утра до 7 вечера. Я чистил ботинки, мыл пол и доставлял клиентам, живущим поблизости, их вычищенные вещи.
Химчистка приютилась между винным магазином и греческим рестораном. Со мной работало несколько цветных, а также мистер Скотт — красномордый тип, продававший крепленые вина и самогон. Он любил «ставить негров на место». Чтобы свести концы с концами, он залезал в кассу мистера Веста, когда того не было поблизости.
Я обычно обедал в греческом ресторане. Он редко бывал полон, но мы, черные, никогда не занимали столики, а шли за занавески, где был туалет, и там, возле вешалок, перекусывали.
Несмотря на то что мистер Скотт не принадлежал к классу мистера Веста, он гордился своей белой кожей и считал себя значительно выше нас, черных. Белая кожа в Джорджии означала, что человек, ею обладающий, может выпить стакан холодной воды, прогуляться в парке, сесть на скамейку, насладиться ароматом цветов, не боясь того, что кто-то прогонит его.
В один из жарких октябрьских дней пришла пьяная пара — белый с женой. Женщина взобралась на сиденье передо мной, широко расставив ноги и задрав юбку выше колен, и потребовала, чтобы я почистил ей обувь.
Я надеялся, что ее пьяный муж не видит, что происходит. Белая женщина кокетничала со мной. И наконец случилось то, чего я опасался.
— Ниггер, ниггер! Ты смотрел под юбку белой женщине? — закричал ее муж.
В комнате установилась мертвая тишина. Все белые клиенты бросили свои дела и сосредоточили свое внимание на мне. Щетки почти выпали из моих рук.
— Ниггер, ты слышал, что я сказал? Ты смотрел под платье белой женщине?
Его пьяный голос прозвучал как пушечный выстрел. Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Меня зовут не ниггер, а Шерман, и меня учили не заглядывать под юбки женщинам.
Обстановка накалилась, и я понял, что мое увольнение — вопрос времени.
Вскоре после этого к нам зашел фермер из Джорджии.
— Почисть их, парень, — потребовал он,— давненько я не чистил обуви у ниггера! Эти ботинки стоили мне 20 долларов, — прокричал он мне.
Я знал, что он лжет, что он был так же беден, как я, и постарался побыстрее очистить его ботинки от навоза.
— Слышишь ты, ниггер? Я сказал, ботинки стоят 20 долларов!
— Ну да! — промычал я, пытаясь сдержать свой темперамент.
Ответ задел его, так же как слово «ниггер» ранило меня. Он вскочил со стула, будто я стукнул по его ноге молотком. Его красное загорелое лицо перекосилось. Я, черный, совершил страшное преступление — отказался назвать его «сэр».
Он спрыгнул с места и закричал:
— Там, откуда я, хорошо знают, как надо обращаться с ниггерами твоего сорта. Ты бы не протянул и дня в моем родном городе.
Я прокричал ему в ответ:
— Меня зовут Шерман, а не ниггер, попробуй назови меня так еще раз!
Теперь действительно мы завелись, и он заявил:
— Я белый человек и могу называть тебя ниггером, когда хочу.
Перепалка закончилась тем, что пришел мистер Вест и сказал, что я могу взять свой плащ и убираться. Я был уволен.
Это столкновение с социальной несправедливостью повлияло на всю мою жизнь. Я стал прогуливать школу, а затем совсем бросил ее. В любом случае она напоминала тюрьму, такую же, как штат Джорджия и весь проклятый американский Юг. Мне надо было бежать оттуда, освободиться от дискриминации даже ценой жизни. Со слезами на глазах я поклялся себе, что не останусь в Джорджии до совершеннолетия.
Уйдя из химчистки, я работал сначала мойщиком машин, а затем меня перевели на кухню. Там я мыл посуду вместе с очень религиозным старым негром. Мы работали 9 часов в день, включая субботу. Моя зарплата составляла 22 доллара в неделю, а его — 35.
Старшего на кухне звали Атаман. Проработав две недели и не получив жалованья, я пошел к нему. У него было страшное похмелье, и красное от виски лицо покраснело еще больше после того, как я не назвал его «сэр».
— Чертов ниггер! Он что, потерял всякий стыд?
Я ему сказал, что проработал две недели, не получив ни одного пенса, что меня зовут не ниггер и не надо меня называть.
— Парень, — крикнул он, — ты слишком долго жил на Севере, это ясно! Я тебе вообще ничего не заплачу, проклятый черномазый! Если ты не уйдешь через 20 минут, я позову полицейского! И никогда больше здесь не показывайся!
Я испугался, когда услышал слово «полицейский», и ушел. На следующий день я пошел в кассу для безработных, в отделение для черных, и, когда подошла моя очередь, рассказал приятной белой женщине, что со мной случилось. Она спросила, есть ли у меня рабочая карточка, и я сказал, что нет. Тогда она спросила, сколько мне лет, и я ответил, что 14. После этого она начала звонить. Несмотря на то что она прикрывала трубку рукой, я все же слышал, что она говорила.
— К нам пришел маленький черный паренек, который говорит, что работал у вас две недели... Да, я знаю, что они только лгут и воруют. У нас масса тех, кто считает, что они заслуживают лучшей участи.
