Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Мы заняли очень удобную позицию, взяв тропинку, вившуюся вдоль реки, в полукружье, как в клещи. Аларкон лично выбрал это место: почти у самого берега, прямо перед нами густые заросли кустарника прерывались, образуя свободное пространство около десяти квадратных метров в периметре. Тем, кто мог идти нам навстречу, деваться было некуда. Я, Серафин и Веласка вместе с Сан-Луисом расположились справа, возле речки, остальные – по левую руку тропинки. Аларкон и Сан-Луис были в самом центре.
И вот, когда уже стало светать, когда утренняя роса, словно святая вода, окропила прибрежные джунгли, прибив к листве порхающих бабочек, Сан-Луис вдруг передал по цепочке, что если мы встретим солдат, мы дадим бой. Эта новость привела боливийцев в смятение. Веласку стал трясти крупный озноб, и капли трусливого пота покрыли его вытянутое, и без того бледное лицо. Нам всем стало страшно, но другие пытались хоть как-то совладать со своим страхом. Я вдруг подумал: «Хорошо, что Сан-Луис сказал это только сейчас… А то к утру мы бы все перегорели от волнения…»
Не прошло и десяти минут после новости Сан-Луиса, как впереди послышался шум ломавшихся веток, потом голоса – громкие человеческие голоса вперемешку со смехом. Они совсем не таились, беспечные, они шли по джунглям, как хозяева, и даже не думали скрываться. Особенно выделялся один – балагуристый, звонкий, молодой. Он всё жаловался (но шутя, с прибаутками), что сигнал тревоги застал его в аккурат на толстухе из продуктовой лавки.
«Это которая, Челита?..» – раздался другой голос, хриплый, будто простуженный. «Она и есть…» – отвечал первый. «Да, Пеласио, на ней уже полказармы перебывало…»
Нам было отчетливо слышно всё, что они говорили. А тот, что был Пеласио, не унимался. Он без умолку тараторил о том, как условился с ней в полночь встретиться возле амбаров, где те вплотную примыкают к заборам казармы, и как в начале она ломалась, а когда он подарил ей бусы, дело пошло, как по маслу, и какая у нее шикарная задница, и как она боялась щекотки, когда он хватал её за колени, и как белели изнутри ее гладкие ляжки… Этот Пеласио… оказалось, он шел впереди колонны. Винтовка беспечно закинута за спину, болтается на ремне, и он болтает без умолку, то и дело оборачиваясь к товарищам. Чтобы они не упустили ни слова.
Дело в том, что Сан-Луис приказал не стрелять без команды. Выпустить на поляну как можно больше солдат – в этом был его план. Мы сидели, застыв от напряжения, слушая, какие штуки этот обреченный вытворял со своей Челитой на сеновале за забором казармы. Что ж, он хоть что-то успел в своей жизни. Потому что тут у Серафина сдали нервы. Его палец нарушил приказ Сан-Луиса и дернул за спусковой крючок «М-1». Его выстрел показался мне громом.
Очередь оглушительным треском порвала тишину джунглей, и в тот же миг я увидел: то, что было смеющимся лицом, с надвинутым на глаза козырьком солдатской кепки, вдруг лопнуло, словно бычий пузырь, набитый густой кровью. Тело солдата с чем-то страшным вместо головы, смотревшимся, как зияющее-красный бутон на стебле шеи, как в замедленной съемке, с плеском повалилось в воду.
Через вечность (хотя на самом деле, всё случилось почти одновременно, а весь бой длился не более пяти минут) раздалась матерная брань. Это Сан-Луис, хрипя, словно чужим голосом, выругался. И для всех, кто был в засаде, это прозвучало, как команда «Огонь!»
Шквал пунктирных трассеров, словно молниеносно выплюнутый клубок стальных плетей, прошил все пространство впереди нас. Очереди одна за другой хлестали по фигурам шедших, по их рукам, животам, рвали их ноги и лица. Секлись вперемешку с ошметками веток и листьев, щепками от стволов, брызгами крови и человеческого мяса.
Я с остекленевшими от ужаса глазами, в грохоте винтовочной стрельбы, словно в беспамятстве жал и жал на курок своего «Гаранда» до тех пор, пока затрещина не привела меня в чувство. В искаженном гримасой лице я с трудом признал нашего добряка Бениньо.
Наша атака навела на них такой ужас, что они даже не сообразили выстрелить в ответ. Как стадо напуганных диких свиней, солдаты сквозь чащу бросились врассыпную. А семеро из них остались лежать на поляне и в зарослях на подступах к ней. Два трупа скатились в воду. Четверых раненых мы взяли в плен. Бледные, они испуганно озирались, с ужасом глядя на нас. У двоих штаны намокли от мочи. Только двое из них старались сохранить самообладание – один из них был капитаном, а другой майором. Хотя удавалось им это с трудом. Их трясло, как в ознобе, и майор никак не мог засунуть трясущимися руками себе в рот сигарету, которой его угостил Бениньо.
Сан-Луис попросил меня перевести пленным, что им ничего не сделают. Потом мы построили их в цепь и отвели в лагерь.
Командир сам говорил с ними. Он говорил о революции и о свободе. Инти переводил им. Но вряд ли они что-либо понимали. Они всё никак не могли унять свою трясучку. «Они всё время думают, что сейчас мы их расстреляем», – сказал, наконец, наш комиссар, перекинувшись парой слов с капитаном. Капитан держался молодцом. Выяснилось, что он симпатизирует латиноамериканской революции и что у него брат учится на Кубе. Таня осмотрела их раны и сделала перевязки. Раны оказались пустяшными – скользящие царапины. Когда их подлечили, они, кажется, поверили, в конце концов, что их не убьют.
– Мы вас отпускаем, – сказал Рамон. – Переведи им, Инти. Надо только забрать у них всю пригодную для нас одежду. Кроме этой пары обоссанных штанов, – с усмешкой заметил командир, кивая в сторону двух других жалких «воинов». Они выглядели совсем еще детьми. Наверное, и не брились ни разу…
V
Это же надо: семерых мы уложили наповал, а остальные получили только легкие царапины. Что ж, военная удача всегда была на стороне Рамона. Особенно в начале нашей герильи. Фортуна любила командира.
Поэтому он считал необходимым проявлять великодушие. После той первой вылазки мы все почувствовали, где-то на подсознании, нюхом, что ли, учуяли, что это такое – вкус победы. К этому вкусу, настоянному на прогорклой вони нестиранной одежды и густой влажной прелости джунглей, примешивался соленый привкус пота и
