Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
О Карлосе, о Лорхио Ваке – моем лучшем и самом близком друге со времен Альто-Бени – думал я, когда высматривал в прицел «гаранда» своего первого солдата. Сан-Луис, Дариэль Аларкон и мы, шестеро боливийцев, затаив дыхание, следили, как солдаты шли вдоль берега Ньянкауасу. Беспорядочно, не выслав дозорных, без фланговых охранений. Им, видимо, казалось, что это прогулка по девственным чащам сельвы в увольнении… Что ж, мы готовились превратить эту прогулку в незабываемое воспоминание. Для тех, кто останется в живых.
Всего неделю назад эти воды проглотили Лорхио Ваку, и он успел только нелепо, совсем по-мальчишески «ойкнуть»… Мне казалось, что стук моего сердца разносится по округе. Меня колотил озноб. Я впервые видел врага так, прямо перед собой.
Потерю Карлоса я перенес очень тяжело. В Зверском походе мы шли с ним порознь: я – в базовой группе, вместе с командиром, а Вака – в тыловом охранении. До сих пор мне не дает покоя мысль: будь я с ним рядом, на том треклятом плоту, этого бы не случилось… Он бы не утонул так нелепо, в самом конце похода, когда мы уже подобрались вплотную к «нашему дому».
Наш дом… Так, только так называли мы Каламину на спасительных привалах. Впрочем, иногда я думаю и по-другому. Может, и хорошо, что его поглотили мутные воды Ньянкауасу. Он ушел от нас в самом начале кошмара. Кто знает, что суждено было бы ему испытать, не перевернись этот треклятый плот во время переправы? Может, он канул бы в омуте Йесо? Кто знает…
Где-то в глубине сердца я успокаиваю себя тем, что Лорхио удалось избежать горших мук. Тех, которые для нас только начинались.
Казалось бы, должно было стать легче: ведь, несмотря ни на что, мы вернулись. Домой. Так мы думали. Слишком много сил и надежды вложили мы в обустройство Каламины. Но дом наш оказался разорен. Эти псы полицейские уже вовсю хозяйничали на ферме. Они подняли над Каламиной свой флаг. Ориентир для вертолетов.
Они изгадили всё, что создавали мы с такой любовью и старанием. Они взяли в плен Салюстио Чоке, который остался в Каламине, они пытали его, избивая до полусмерти.
Каламина пропала для нас безвозвратно. Эта мысль угнетала каждого из нас. А больше всех – командира.
Странно… Он словно почувствовал что-то… Еще раньше. Как раз в тот день, когда утонул Лорхио. Тогда Рамон впервые обронил эту фразу… Тогда мы еще не догадывались, что эта фраза – пророчество. Одно из многих пророчеств командира. Он сказал: в этой зоне успех операции вряд ли возможен.
Вместе с Карлосом на плоту плыл Браулио. Вдруг прямо перед ними возникла жуткая, сверкающая, словно слизь, воронка. Водоворот… Река будто разинула свою мутную пасть. Туда затянуло плот, шесть рюкзаков с провизией, со всеми вещами и патронами. И Карлоса. Плот перевернулся несколько раз. Лорхио Ваке удалось вырваться из мертвящей хватки водоворота. Браулио – чернокожий гигант – чудом избежал смерти. Он усилием воли, на последнем дыхании добрался до берега. Он видел только, как Карлоса уносит вниз по течению. Тот даже не сопротивлялся… Браулио рассказал, как перед самым отплытием плота, устанавливая рюкзаки на стянутые бечевками стволы деревьев, Карлос бормотал себе под нос: «Я устал до смерти…»
Командир близко воспринял смерть Карлоса. Он считал Лорхио Ваку одним из лучших бойцов-боливийцев. Но сколько смертей нам готовила сельва! А по возвращении нас ждала еще одна черная весть – о потере Каламины.
III
Гиены уже принялись за свое гнусное дело. Это началось с двух из них, наверное, самых мерзких: Рокабадо и Пастора Барреры. Они прибыли к нам в группе Мойсеса. Явились для того, чтобы предать. Еще когда они шли к нам в отряд, в их мерзком нутре созревало предательство. Разрасталось, как метастазы, в их слизком, вонючем нутре… Об этом слизняк Рокабадо с пеной у рта вопил, ползая возле армейских ботинок.
Рокабадо выдал расположение нашего ранчо, назвал имена большинства партизан, выложил всё, что ему было известно, и даже больше – о находившихся в отряде аргентинцах, перуанцах, французе и о «большом начальнике». Это его показания помогли раскрыть Таню и привели к разгрому подпольной сети Ла-Паса, к пыткам Лойолы и Марии…
В базовом лагере царила паника. Оло Пантоха, оставшийся дома за главного, только бледнел и покрывался потом. Его лицо, на котором отражалось смятение, постоянно было покрыто испариной. Он потел от растерянности.
Когда он доложил командиру, что из отряда дезертировали двое, что район наводнен армейскими патрулями, тот чуть не сломал свою «М-2» о голову несчастного Оло. Еще больше взбесило Рамона известие о том, что в отряде находится Таня. Нам всем тогда здорово досталось. Словно мечом изо льда и замерзшей стали, командир одним взмахом разрубил невесомые, как солнечные паутинки, лучи атмосферы, которая окутывала наше ранчо в золотые дни прибытия в Каламину. Рамон превратился в безжалостного командира, чьи приказы оглушали своей беспрекословностью, хлестали, словно плеть погонщика-гаучо. Надо признать, что безжалостней всех он бичевал самого себя…
В жизни, а вернее, в выживании отряда наступила иная эпоха. На смену вечной, цветущей весне Каламины разом пришла лютая зима вьюжных боев и морозных пустот от потерь товарищей. Началось наше восхождение, и чем выше мы поднимались, тем больше ледников нас окружало. Тем больше командир укреплялся в своем высокогорном одиночестве.
Что ж, было и еще одно… И, наверное, оно перевешивало всё остальное. Можно сейчас рассуждать и глубокомысленно философствовать о том, что переполняло каждого из нас, и, в особенности, командира в те дни безысходности, потери Каламины, смертельной усталости после зверского похода, после первого столкновения с «жуткой до смерти» пустотой сельвой… Но мы пришли туда, чтобы с оружием в руках биться за свободу. Любой другой бы сдался. Но наш командир и здесь был последователен: он принял единственно правильное решение – дать бой.
IV
Это случилось в 7 утра, 23 марта. Мы начали нашу войну… Хотя, когда накануне ночью наша группа из восьми человек выдвинулась к руслу реки Ньянкауасу, мы об этом и не догадывались. Мы – это шестеро боливийцев, в том числе Хулио Веласка и Адриасоль. Сан-Луис и Аларкон – главные
