То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– Не знаете, достал ли он мне билет?

Мария Ивановна смотрит на меня, и глаза у нее круглые.

– Что это говорите? – изумляется она. – Какой тесть? Он женат вот уже три месяца на моей дочери Ане…

– Вот как!.. Странно… – пробормотал я, не зная, что сказать. – Значит, он с той развелся…

Мария Ивановна встала из-за стола и, волнуясь, сказала:

– Что вы, он и женат никогда не был. А вы его когда видели?

– Да третьего дня, – отвечаю я.

– И он вам говорил, что женат и что там его жена?

– Да… – говорю. – Он еще сказал, что его жена меня там на станции встретит…

– Что такое? – удивлялась Мария Ивановна. – Вы что-то путаете.

– Не знаю, – говорю, – вот адрес.

Она взглянула на адрес.

– Да, адрес наш… Господи, да что же это такое? Вы говорите, женат?.. Я не знаю, что и думать… Не слыхала я этого… Он не говорил, что был женат.

– Действительно, тут какая-то путаница…

Я как-то неловко распростился с Марией Ивановной и вышел. Иду по лестнице вниз и вижу: на площадке, на двери, дощечка: «Иванов». Решил узнать, не тут ли Егорушка Иванов. Позвонил. Дверь открыла дама высокого роста, дородная, пожилая. Я спрашиваю:

– Что, господин Иванов дома?

– Нет, – говорит, – он в отъезде.

– А-а… в отъезде? Скажите, он не в Удомлю ли уехал, к себе?

– Нет, – отвечает дама. – Войдите, пожалуйста. Вы господин Коровин?

– Да, – отвечаю.

– Вот как я рада познакомиться! Входите, пожалуйста… Он так много говорил нам о вас. Прошу – войдите. Он уехал достать чего-нибудь: муки… знаете, время такое. На неделю уехал.

– Он, вероятно, поехал в Тверскую губернию, к жене и тестю, – говорю я, входя.

– Как – к жене? – удивилась дама. – Что вы! Он же женат на моей дочери. Войдите, вот его комната, где он работает.

Хорошая комната, линейки, треугольники. Видно, что архитектор живет. Дама показывает мне карточку в рамке.

– Вот это моя дочь – его жена, два месяца, как они поженились.

На столе в рамке вижу и его фотографическую карточку.

– Вот, значит, дочь ваша в Удомле у отца сейчас, – говорю я.

– У какого отца? – удивляется дама. – Я вдова, мой муж уже десять лет, как умер… Что вы говорите? Вы меня пугаете!.. Разве он был женат?

– Нет… – пугаясь сам, отвечаю я. – Не знаю точно, только он звал меня поехать к его тестю… Говорил, что меня на станции встретит его жена, приедет за мной, может быть, даже на тройке. Вероятно, это ваша дочь, не иначе… Ведь она там теперь?

– Да нет, что вы… Она придет со службы в шесть часов. Она здесь, в Москве, служит по продовольствию, карточки выдает. Он ей и место это нашел…

Придя домой, я нашел у себя письмо от Иванова. Он писал:

«Жалею, что не застал, оставляю разрешение на получение железнодорожного билета. Выезжайте в эту среду. Буду ждать утром на станции».

«Что такое?» – думаю я.

Поезда в то время ходили как придется. Пассажиров тьма, вагоны набиты битком, спят на полу, на тормозах полно. Едут больше мешочники, за продовольствием – картофелем, мукой. Торговля меновая – на соль, одежду, сапоги.

На станции Удомля меня встретил Иванов, с ним миловидная блондинка – его жена.

Знакомый мой, его тесть, встретил меня приветливо:

– Вот он, – показал он на Иванова, – вам уж пуд муки достал, масла фунта два, рыбы еще. Озеро у нас рядом.

В небольшом деревянном доме-даче мне Иванов отвел наверху две комнаты.

– Здесь недалеко, – сказал он, – живет художник Архипов, тоже из Москвы, от голоду сбежал.

Хорошо было у агронома на даче. Большой еловый лес и озеро рядом. За обедом – хлеб, уха, жареная баранина.

– Трудно мясо доставать, – говорит мой знакомый агроном. – Вот ей надо мясо, – показал он на дочь, – у нее малокровие. Все похудели, да трудно… Достал вот кусок баранины, так отдал штаны, жилетку. Всё уж обменял, вот только на мне и осталось, что этот пиджачишка, а то всё проели. За деньги ничего не дают. Правда, ей, – показал он снова на дочь, – достал Егорушка два фунта меду. Выдали. Он старается, жалеет всех, хлопочет, как бы накормить. Он добрый.

В это время хозяина позвали, кто-то пришел. Он вышел из-за стола и вскоре вернулся. Говорит мне:

– Пойдемте.

Я вышел на кухню, там сидел на лавке большого роста крестьянин, уже пожилой. Около него лежал мешок. Увидав меня, он встал и пошел ко мне. Я думал, что он хочет поздороваться, и протянул ему руку, а он оглядел меня с ног до головы – серьезно так оглядел, – взял рукой край моего пиджака, потер между пальцами, пощупал, посмотрел вниз, потрогал штаны и сказал сухо:

– Ножку баранью можно дать…

– Я не продаю и не меняю, – сказал я.

– Эк, – усмехнулся он, – чего!.. Во, когда засосет в брюхе с голоду, – отдашь да в ногах поваляешься… Н-да… «не меняю»… Эх, Господи!..

– Если я отдам тебе, в чем же тогда я-то останусь?

– Эка, в чем одеться? Вы – господа, найдете. Вам-то завсегда казна даст, а нам-то вот… соли нет, вот и подай за соли фунт – барана, вот что.

– Меновая торговля, – сказал Иванов, когда вернулись мы за стол. – Деньги совсем скоро упразднятся, всё на меновую перейдет.

– Как же нам жить? – спросил я. – Кто же мне за картину что-нибудь даст?

– Что? За картину? – засмеялся знакомый дачник. – Не-ет… Кому нужна картина? Ничего не дадут.

«Вот жизнь начинается», – подумал я. А в окне – сквозь большие ели светит озеро. Вдруг я вспомнил: да я ведь охотник и рыболов! И сказал агроному:

– Я рыбу ловить умею.

– Да, мне вот Егорушка говорил.

– Здесь у нас в озере судаки есть, – сказала жена Иванова, – только теперь что-то не ловят, не продают рыбаки.

После обеда я пошел на озеро. Было тихо. Далеко на той стороне виднелись на берегу сёла. И я думал: «Видят ли люди красоту этого дивного озера? Должно быть, нет… По-другому бы шла жизнь…»

Вечером я разбирал захваченные снасти – бечеву, крючки, лески, – когда ко мне зашел Иванов. Я его поблагодарил, что он увез меня из Москвы, и рассказал ему, что в Москве был у него по адресу, который он мне дал.

– Там у вас дама, отворила мне дверь и показала вашу комнату. Вышло какое-то недоразумение. Карточку