Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
В «Вулкане» крымский вулкан уже давно отклокотал. Он «действовал в далекой древности, где-то там в мезозойскую эру». Но люди все зачем-то едут туда, в Крым, он как-то странно притягивает их. И желающую чего-то «монументального» молодого архитектора Евдокию Ивановну, благоговеющую перед вулканом, и влюбленного в нее сослуживца Павла Тимофеевича, с этого вулкана падающего и разбивающегося насмерть. Но нет того, что было в «Путешествии» – цели и целесообразности событий, включая смерть Шурочки, сестры Павликова, не было и озера, в которое она бросилась, нечто вроде гиблого места для слабых, не выдерживающих борьбы за нефть, за очередную стройку социализма. Да и герои в «Вулкане» не промышленники / производственники, а художники, не созидатели, а созерцатели, вулкан и его загадочное притяжение не победившие и не исследовавшие его, даже картины не написавшие, хотя среди отдыхающих и есть художник Гармаш. Кстати, это именно он достоверно описал, как эта несуразная гибель могла случиться: наступил на «выветрившуюся лаву», которая будто «столетиями готовилась к твоему шагу», и человек срывается и летит вниз. Он даже – что значит художник! – предполагает, что ей-то, лаве, «небось, приятно, соскучилась лежать столетия-то, а Павел Тимофеевич при чем?». Это ключевой вопрос повести: бессмысленность смерти молодого архитектора, который не мог сам броситься со скалы, ибо после неудачного объяснения в любви с Евдокией Ивановной испытал не горечь, а злобу. Все могло случиться в этой странной повести, о которой редактор «Красной нови» Фадеев написал Иванову, что он в ней «решительно ничего не понял». Кроме того, что «Чертов палец (нечто фаллическое)», а «потухший вулкан (потухшая революция)». «Начальник» советует своему «подчиненному» и автору «больше прояснить тему, прояснить там, где двусмысленно можно ее трактовать» (начало 1941 г.).
Для этого, однако, понадобилось сменить эпоху, чтобы настала «оттепель» конца 1950-х гг. и он написал, по сути, новую повесть, точнее, вариант повести. Тогда же, на рубеже 1930–1940-х, как мы предполагаем, Иванов пребывал в состоянии некоего творческого сна – результат атмосферы репрессий, сознания каких-то роковых ошибок в своих жизни и творчестве: участие в вакханалии против оппозиции и восхваление Сталина, участие в предательстве Афиногенова, а может быть, и расстрелянных друзей – Пильняка и Бабеля. Которого (предательства) фактически не было, а чувство вины – было. Наконец, история с романом «Пархоменко», который вначале очень нравился, а потом разочаровал и через четыре года уже «был мною забыт», писал Иванов в дневнике. И конечно, смерть Булгакова, которому, можно сказать, негласно посвятил свою пьесу «Вдохновение», взяв его сюжет перемещения во времени, в другую эпоху, позволяющего многое сказать об эпохе своей. Так, на наш взгляд, и создалась та особая атмосфера «Вулкана», где ничего существенно советского не происходит (смерть Павла Тимофеевича удручающе случайна), и надо всем и всеми царит вулкан, являющийся больше создателем этой атмосферы произвольных событий, чем созерцателем, наблюдателем, свидетелем. Как тут не вспомнить Тарбагатайские горы из ранней повести «Цветные ветра»: сначала они равнодушно взирают на битву белых и красных, а потом, «опьяневшие от битвы», и сами готовы ринуться в бой. Здесь древний вулкан наводит сон, чарует, путает мысли и чувства людей. Не зря в одном из многочисленных описаний причудливой «вулканической» природы Иванов изображает необычно искривленные деревья, «точно их преследовали галлюцинации». И тут же: «Изредка, как галлюцинации, где-то внизу, в пропасти, резко разрывался упавший камень, и ветви вздрагивали».
Раскольников и «Вулкан». «Проспект Ильича» и Бальзак. «Ибо я мечтатель…»
И, как нарочно, в этот роковой 1939 г. произошло событие, повлиявшее на Иванова не меньше, чем неудачи с «Пархоменко» и «Вдохновением» и смерть Булгакова. Это гибель во Франции Федора Раскольникова, с которым они дружили семьями на рубеже 1920–1930-х гг. Именно поэтому мы беремся сказать о влиянии трагической смерти бывшего моряка и литератора: Т. Иванова, умевшая завязывать нужные и прочные знакомства, еще в пору высоких должностей Раскольникова (например, был главой Реперткома), могла узнать от его вдовы Музы Васильевны о случившемся в Ницце с ее мужем в августе-сентябре 1939 г. 25 августа у Раскольникова произошел «припадок душевного расстройства», и его поместили в клинику. 12 сентября он умирает, причем в числе версий его смерти есть и падение из окна – выбросился ли он сам или его выбросили подосланные агенты НКВД. К таким скоротечным событиям привели два обстоятельства: знаменитое впоследствии «Открытое письмо Сталину» с перечнем обвинений сотворенного им со страной, и пакт СССР с Гитлером, для «диссидента» Раскольникова совершенно неприемлемый, тем более при его расшатанной с детства психике. Да и письмо Сталину написано в такой же «нервной» манере, когда автор не заботится о стройности обвинений, принадлежности их к «разделам»: от террора и разгрома оппозиции к удушению искусства и «окостенению и параличу советской литературы». На Иванова, который мог узнать о письме из эмигрантской газеты, возможно, тоже через свою жену, мог подействовать необычный образ, который Раскольников использовал в самом начале письма. Говоря о том, что все в СССР «подвержены ударам вашего (Сталина. – В. Я.) бича (репрессий. – В. Я.)», что «все кружится в дьявольской кровавой карусели», автор и приводит это сравнение. «Как во время извержения вулкана огромные глыбы с треском и грохотом рушатся в жерло кратера, так целые пласты советского общества срываются и падают в пропасть», – пишет Раскольников. В повести Иванова вулкан, правда, молчит. Но он мог предстать в повести и как готовый разразиться извержением. Пока он выбрал только одну жертву – самого чуткого к происходящему Павла Тимофеевича.
Если еще и этот «раскольниковский» образ повлиял на создание повести «Вулкан», то он предстает попыткой рассказать о времени
