Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
– Ваша собака пытается напугать меня?… У вас гости?… Да, мы снова переехали. Скажите, миссис Вулф, почему мы так часто переезжаем? Случайность?… Вот что я хочу знать… – (все у нее подозрительно, загадочно, со скрытым смыслом).
– Попробуйте немного нашего меда, – говорю я. – А у вас есть пчелы?
(Сказав это, я поняла, что делаю только хуже).
– Нет. Только шершни.
– Но где?
– Под кроватью.
И все в таком духе, пока через полчаса мы, измотанные болтовней, не провожаем их взглядом. Вивьен заметила, что я намекаю гостям на дверь. Такая вот хитрюга повисла камнем на шее Тома.
Если подумать, то Йейтс и Де Ла Мар слишком много говорят о снах, чтобы оставаться интересными. Именно это делает рассказы Де Ла Мара (которые мне одолжила Оттолин) расхлябанными.
11 ноября, вторник.
А что будет дальше, когда я закончу «Волны»? Может, какая-нибудь книга с критикой – миссис Стайлс [поденщица] зашла забрать макулатуру, – но я недовольна своими умными концовками. Я должна отстраниться и посмотреть на все это со стороны. Таков процесс.
Чтобы придать дневнику целостность, я решила каждый день копировать сюда заголовки газет. Вот только я их не запоминаю.
Мистер Скаллин[1203] и лейбористы. День перемирия. Убийство в полыхающем автомобиле. Очередная экспедиция принца Уэльского.[1204]
Уильям Пломер вернулся[1205]. В четверг приехала Несса, готовая, как хорошая жена, сидеть с Клайвом и читать ему. Роджер тоже вернулся. А я взываю к одиночеству и поглядываю в сторону Родмелла. Погода по-прежнему ясная и приятная. Я иду к дантисту, и Леонард тоже. Риветт – нервная, но чистоплотная кухарка. Нелли снова обратилась к доктору Макглашэну. Мы ждем развития событий.
Как-то вечером, сидя на полу рядом со мной, Вита сгорала от ревности к Этель. Она восхваляла ее то с пылом, то с горечью. В ней есть вся та безоглядность, которую я, живущая в век утонченности и сдержанности, напрочь утратила. Она очень требовательна к людям и тянет меня туда, где я вынуждена сдерживаться. Недавно здесь был Хью [Уолпол], и он как бы невзначай сказал, что познакомился с Этель за чаем. Виту охватила такая мука, что она замолчала. А я ничего не заметила и, как обычно, глупо пошутила. Вита восприняла это всерьез и принесла мне мое же письмо, чтобы я его прочла.
12 ноября, среда.
В голове, увы, пустота – не могу работать над солилоквием Бернарда сегодня утром. Любая мелочь выбивает меня из колеи. Этой мелочью, вдобавок к обычным вещам вроде магазинов, звонков, дантиста и т.д., стал Клайв. В общем, писать я не могу. А вчера мы просидели целый вечер, слащавый и пафосный, у Хоуп [Миррлиз]. Она свободна от всех ограничений [неразборчивое слово], не так ли? Она как болтливая возбужденная школьница – первая наша встреча после смерти Джейн [Харрисон]. Миссис Планкет Грин[1206] (последний раз мы виделись лет двадцать назад на званом ужине у Сэвиджа[1207]) теперь седая и поникшая; с самой странной птичьей формой головы и глаз, которую я когда-либо видела, – она постоянно вытягивает шею, крутит головой и двигается точь-в-точь как диковинная птица. Римская католичка; не очень приятная и умная женщина, если только вы не помните ее 20 лет назад; есть в ней какая-то излишняя вкрадчивость.
[Тот же день] А вчера вечером у меня состоялся разговор с Нелли. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, чтобы посидеть часок в тишине и, возможно, почитать стихи Дотти, я услышала звонок в дверь, посмотрела вниз и увидела Нелли. В итоге мы проговорили часа два. Странная, извилистая, противоречивая, в общем-то нежная и даже интимная беседа. Ей важно доказать свою тяжелую участь и остаться абсолютно невиновной в глазах клики[1208] слуг. Мы якобы плохо к ней относились и уволили по причине плохого здоровья. Как по мне, это было скорее оправданием, почти шуткой, чем правдой.
– Все равно не могу понять, почему вы не хотите взять меня обратно…
– Нелли, но ведь за последние 6 лет ты грозилась уволиться раз десять, если не больше…
– Но я всегда брала свои слова назад.
– Да, но подобные вещи действуют на нервы.
– О, мэм, я никогда не хотела надоедать вам – можем закончить разговор, если вас это утомляет, – но вы не оказали мне никакой помощи. А Грейс [Герман] вот получает все, что захочет…
– Ну, – сказала я, – все дело в выслуге лет, однако, Нелли, ты забываешь, что мы тоже были добры к тебе все эти годы. А еще я была три года больна.
– Я никогда не полюблю ни одну другую хозяйку так, как вас…
И так далее и тому подобное – опять все эти старые песни, одни очень трогательные, другие жалкие, третьи (рада признаться) чересчур иррационально-истеричные, с любопытным бессмысленным рефреном старых обид, которые раньше сводили меня с ума. Правда, которую я так никогда не смогла и не смогу сказать Нелли, в том, что подобная зависимость и близость в сочетании с ее требовательностью, ревностью и бесконечной мелочностью изматывает, ведь это постоянное эмоциональное напряжение.
– А потом еще сплетни. Не буду говорить, как я узнала, но я слышала… Слышала, как ты говорила…
И вот, наконец, после всех этих разнообразных чувств у меня осталось только одна мысль: «Нет, я больше не могу позволить тебе жить здесь. Любой ценой я должна освободиться от твоего контроля, от этой жареной на жирных сковородах еды». Ничего из этого нельзя, разумеется, было сказать вслух, да и разговор получился не таким бурным, как я ожидала, хотя острые моменты все равно случались. Думаю, бедняжка Нелли ищет себе место, собирает вещи, идет в агентство на найму – да, спустя 15 лет.
[Добавлено позже] В итоге я позволила ей вернуться на 3 месяца, с 1 января. Ну и как мне вообще оправдаться перед самой собой.
23 ноября, воскресенье.
Вчера Этель удивлялась собственной «гениальности». «Не понимаю, как так вышло», – сказала она, надев по ошибке мою шляпу и позвав меня посмотреть на то, как эта ореховая скорлупа смотрится поверх ее гигантского лба.
Вот еще одно наблюдение, основанное на вечеринках у Рондды[1209] и обедах с Гарольдом [Николсоном]: будь у меня хорошая одежда, я бы могла обедать и ужинать с людьми хоть каждый день и
