Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
30 ноября, воскресенье.
«О, в моей жизни было столько несчастий, – сказала Мэри [Хатчинсон], всхлипывая, – так много тягот и опасностей. Как же я тебе завидую!».
2 декабря, вторник.
Нет, ну не дается мне сегодня утром один очень трудный кусок «Волн» (о том, как жизни героев сияют на фоне дворца), а все из-за вечеринки Арнольда Беннетта* и Этель[1210]. С трудом подбираю одно слово за другим. По моим ощущениям, я провела часа два наедине с Б. в маленькой задней комнате Этель. И эта встреча, я уверена, подстроена самим Б., чтобы «наладить хорошие отношения с миссис Вулф», хотя, видит бог, мне совершенно безразлично, в каких мы с ним отношениях. Я говорю за него, ведь сам он мало что говорит. Он замолкает; закрывает глаза; откидывается назад. А я все жду. Наконец он тихо и без всякого волнения произносит: «Ну же». Однако привычки вечно ведут к невыносимо скучным рассуждениям. Мне и правда нравится этот старик. И я, как писатель, стараюсь отыскать признаки гениальности в его дымчато-карих глазах; я, как мне кажется вижу в них определенную чувственность и силу, но, боже мой, потом он закудахтал: «Какой я дурачок – просто ребенок, по сравнению с Дезмондом Маккарти, – как неловко – зачем я критиковал профессоров?». Его невинность очаровательна, но было бы еще лучше, почувствуй я в нем «талантливого писателя», каким он себя, видимо, считает. Он сказал, что «Жена комедианта» Джорджа Мура вдохновила его на «Пять городов» и научила видеть суть; он глубоко восхищается Д.М., но презирает его за хвастовство своими успехами в постели. «Он рассказал мне, что однажды к нему пришла познакомиться молодая девушка и он попросил ее, расположившуюся на диване, раздеться. Говорит, она сняла с себя все и позволила ему любоваться. Сейчас я в это, конечно, не верю… Но он выдающийся писатель, который живет ради слов. А теперь он заболел. Стал ужасным занудой – рассказывает одни и те же истории снова и снова. Скоро и про меня будут говорить: “Он мертв”». Я опрометчиво спросила: «О ваших книгах?». «Нет, обо мне», – ответил он, по-видимому, считая, в отличие от меня, что его книги проживут дольше.
– Иначе жить невозможно, – сказал он (имея виду непрерывное писательство, один роман за другим, по тысяче слов в день). – Я не хочу ничего другого. И думаю лишь о писательстве. Некоторым уже надоело бы.
– Полагаю, у вас есть любая одежда, какая заблагорассудится, – сказала я, – и ванны, и кровати, и яхта.
– О да, у меня одежда лучшего покроя.
Наконец я вовлекла в разговор лорда Дэвида [Сесила]. И мы насмехались над стариком, считая себя утонченными. Он возмутился, что ворота «Этфилда[1211]» закрыты – «закрыты от жизни».
– По четвергам они открыты, – сказал лорд Д.
– А я не хочу ходить по четвергам, – ответил Б.
– Но вы нарочно глотаете букву “х”, – сказала я, – показывая тем самым, что в вас больше “жизни”, чем в нас»[1212].
– Я иногда поддразниваю, – ответил Б., – но не считаю, что во мне больше жизни, чем в вас. А теперь пора домой. Завтра утром мне писать тысячу слов.
Это лишь краткое описание концовки вечера, но после вчерашнего я в таком состоянии, что едва вожу пером по бумаге.
Вопрос: почему Дезмонду нравится общаться с лордом Эшером[1213]?
Размышление: плохо, наверное, просматривать газетные статьи и рецензии в попытке отыскать там свое имя. И все же я часто делаю это.
Намерение: сказать однажды Этель: «Как ты можешь придавать такое значение всему, что делаешь, и при этом называть себя христианкой» (навеяно утренним письмом, текст которого вращается вокруг «Тюрьмы[1214]»).
* Вскоре после этого он уехал во Францию, выпил стакан воды и умер от тифа (30 марта, день похорон).
4 декабря, четверг.
Одно слегка пренебрежительное слово в сегодняшнем номере ЛПТ заставило меня решиться, во-первых, все переделать в «Волнах»; во-вторых, повернуться к публике спиной, – и все это, повторюсь, из-за одного только пренебрежительного слова[1215].
12 декабря, пятница.
Думаю, это последняя передышка, которую я даю себе, прежде чем приступить к последнему витку работ над «Волнами». У меня была неделя отдыха, хотя я все же набросала три небольших скетча, но в остальном бездельничала, ходила по утрам за покупками, а сегодня утром раскладывала вещи на своем новеньком столе и занималась всякой другой ерундой. Думаю, я перевела дух, но должна отдохнуть еще недели три-четыре. Затем, полагаю, я разом сделаю все описания моря – интерлюдии, – чтобы они скрепляли книгу воедино, а потом, о боже, кое-что придется переписать, потом вычитать, потом отправить Мейбл, потом перепечатать и только тогда отдать Леонарду – скорее всего, он получит рукопись где-то в конце марта. Потом перерыв, потом печать в типографии, вероятно, в июне[1216].
Тем временем мы ужинаем с Мэри в воскресенье, чтобы встретиться с мистером Хартом Дэвисом[1217], который претендует на работу в издательстве. Но в каком качестве? Два дня назад мы посмотрели дом 25 на Тависток-сквер, который можно приобрести, если мы решим съехать и сдавать в аренду это жилье. Но и там есть свои проблемы: здание отеля неподалеку, комнат меньше, расходы больше.
Газетные заголовки. Испанская революция. Скандал на русском лесозаводе. Прорыв водопровода на Кембридж-Серкус.[1218]
16 декабря, вторник.
Я больше никогда не буду ужинать. Сожгу свое вечернее платье. Я закрыла за собой дверь, и больше ничего за пределами этой комнаты не существует для меня. Я взяла очередной барьер, и больше мне никогда не придется ужинать с Коулфакс, Этель и Мэри.
Эти размышления прочно засели у меня в голове вчера вечером в Аргайл-хаусе. Та же вечеринка, те же платья, та же еда. Ради разговора с сэром Артуром [Коулфаксом] о «Письмах королевы Виктории[1219]», билле о красителях[1220] и не помню о чем еще я пожертвовала вечером наедине с Витой или с самой собой – короче говоря, удовольствием. Вечно так получается. Лорд и леди Эшер[1221], Арнольд Беннетт, старик Биррелл. Вымученные, пресные, стерильные, инфантильные разговоры. А ведь я даже идти не хотела. В общем, барьер не просто взят, а уничтожен. Зачем перепрыгивать?
18 декабря, четверг.
Испания наносит удар[1222]. Болезнь Р. Пуанкаре[1223]. Самоубийство Питера Уорлока[1224]. Билль о красителях.
Вчера вечером заходили Лорд Дэвид, Литтон и Клайв. Рассказала им, как я сожгла свое вечернее платье в газовом камине; сошлись на том, что вечеринки – это глупость. Клайв особенно категоричен. Говорили
