Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
К концу 2013 года его звонки становятся настойчивее. На полях этого текста твой отец пишет:
“Это было в квартале Аббесс, недалеко от театра”. Наша первая встреча.
“О чем мы говорили?” – Я не помню.
“Мне кажется, я так тебе и не сказал, что в тот вечер тайно в тебя влюбился”. Как мило.
Твой брат не мой сын. Он сын твоего отца.
Ему было два с половиной года, когда мы познакомились, сейчас ему девять.
Жиль представил мне его на террасе кафе, напротив мэрии IV округа. Я не новая невеста его отца, а просто приятельница, оказавшаяся случайно в их квартале. Как с ним поздороваться, как разговаривать с ним, как не показать, что я уже люблю его, потому что влюбилась в его отца. Я стараюсь не пялиться на него все время, принимаю равнодушный вид, хотя будь моя воля, я бы не спускала с него глаз. Темноволосый мальчик, постриженный “под горшок”, миндалевидные черные глаза. Можно подумать, я никогда детей не видела.
Я еще не стала твоей матерью, когда переехала к его отцу. Вашему с ним отцу. Выходные и каникулы я провожу с этим незнакомым мальчиком и моим новым возлюбленным. Я слежу за тем, чтобы они оставались наедине, без меня, даю им пообщаться вдвоем. Зачем вставать между отцом и сыном. Я оказываюсь на положении мачехи. Мачехи, которую ребенок не выбирал, ему ее навязали, и теперь придется к ней приспособиться, жить с ней.
Главное, не надо изображать из себя маму. Чтобы мальчик не решил, что я намерена занять ее место, хотя мне так этого хочется. Когда твой отец не успевает забрать сына из школы, он обращается ко мне. Про себя я возражаю: “Пожалуйста, не проси меня об этом, пойми”. Мне плохо в компании мам, поджидающих своих чад у выхода, они обсуждают полдники, дни рождения, прогулки и меня, потому что я пришла за чужим ребенком. А собственного у меня нет как нет. Я хочу сказать Жилю: “Я не могу туда пойти, мне нельзя”. Я не должна любить этого мальчика как родного. Я боюсь задушить его в объятиях.
Мы косимся друг на друга, как два зверя, изучаем, принюхиваемся.
Понятно, что мне надо проявлять осторожность, из нас двоих взрослая тут я.
Я сама была на его месте.
Сегодня я звоню своей мачехе, Габриэле, она вышла за моего отца уже более двадцати лет назад. Как можно нежнее прошу ее простить меня за то, что была груба с ней в то время. Теперь я прекрасно понимаю ее чувства.
Ребенок, его отец и другая женщина. Двое против одной. Я успокаиваю Жиля. Я через это прошла и буду начеку. Отец беспокоится за сына, не понимает, как сложатся у него эти новые отношения, а сын к тому же переживает расставание родителей, довольно непростое.
Во время наших первых каникул втроем, я начинаю узнавать в нем себя, вспоминаю, как общалась с новой женой отца. Я себя вела так же, как он сейчас ведет себя со мной.
Узнаю его взгляды. Так я смотрела на свою мачеху: “Что ты здесь делаешь? Кто ты вообще такая?”
Я – одновременно этот маленький мальчик и его мачеха. Потом время берет свое, он растет и постепенно понимает, что мои отношения с его отцом – не временное явление. Мы не собираемся расставаться.
Жиль решается осторожно спросить его, не хочет ли он младшего брата или сестру.
На время я заняла место союзницы, подруги. Я не хочу командовать, это роль его отца. Я тут, чтобы баловать его, потакать ему. Отныне я мать его сестры. Мы не уточняем: сводный брат, сводная сестра. Я такая же мама, как и его. А не просто папина девушка. У меня появляется новая функция. Мы теперь заодно. Вечером, желая ему спокойной ночи, я осмеливаюсь сказать, что люблю его. И он меня слышит.
Стефан Гийон играет Модильяни. Премьера спектакля “Моди” состоялась в театре “Ателье” в начале октября 2017 года. Мы сыграем его шестьдесят раз, это необходимо для получения денег от фонда поддержки (это государственные субсидии). Пьеса провалилась.
Но нет худа без добра. Я познакомилась с Женевьевой Казиль, игравшей Эдокси, мать Жанны Эбютерн. Я обращаюсь к ней “маман”, мы хохочем, подмигиваем друг другу за кулисами. На сцене разыгрывается драма, Модильяни в полной нищете умирает от пневмонии, Жанна, беременная вторым ребенком, выбрасывается из окна. Мы с Женевьевой работаем добросовестно, но отказываемся переживать всерьез, особенно перед пустым залом.
Каждый вечер, со вторника по субботу, около 18:30, я захожу к ней в соседнюю гримерку и задерживаюсь там все дольше и дольше. Развалившись в складном шезлонге, предназначенном для отдыха актеров, с косметичкой на коленях, я гримируюсь рядом с ней. Мы рассказываем друг другу, как прошел день, смеемся, перемываем всем косточки. Я так располнела, что с трудом вылезаю из кресла, которое может подниматься и раскладываться, если нажать ногами на нижнюю перекладину. Я на шестом месяце беременности. Какой сегодня по счету спектакль? Я сбилась, да это и неважно. Первые несколько недель я хожу от дома до театра пешком, мне недалеко. Обычно весь путь занимает у меня минут пятнадцать-двадцать, но теперь я бреду своей пингвиньей походкой полчаса, а то и больше. Возвращаюсь на такси.
Играть беременность – в общем обычное дело для актрисы. Художники по костюмам приспосабливаются ко всему. А вот беременная женщина, играющая роль беременной женщины, встречается реже. Мне повезло. Я работаю, пока могу. Последний спектакль пришелся на начало декабря 2017 года. Я на седьмом месяце. И дело не в том, что мой большой живот уже невозможно скрыть в начале пьесы, – мы снимаем спектакль, потому что нет зрителей. Я с облегчением вздыхаю – я тут ни при чем.
Тебе уже два года. Я говорю Женевьеве по телефону, какая ты чудная и невыносимая одновременно. Особенно по вечерам – после шести ты бегаешь вокруг нас, кричишь, носишься туда-сюда, не выказывая ни малейших признаков усталости. Женевьева, выслушав меня, замечает: “Ничего удивительного, в это время ты, беременная, отправлялась в театр. Вот она и перешла
