Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Узнавание матери не требует от дочери долголетней практики. И не то чтобы я пыталась убедить себя в этом – я это точно знаю.
Моя мама – не тема для диссертации. Я могу вернуться к ней, когда захочу. Я никому ничего не должна. Но странно было бы все свое время тратить на то, чтобы смотреть на нее.
Передо мной только экран, ее, во плоти и крови, рядом нет, ее нельзя потрогать, нельзя поцеловать, и меня так и тянет пнуть ногой телевизор.
И снова фотографии. На этот раз не дома. В гостях у чужих, незнакомых людей или где-то на нейтральной территории. Помню, как стою у вокзального киоска. Мне всегда нравилось разглядывать ряды разнообразных бумажных изданий, потому что первые полосы и обложки ежедневных, еженедельных и ежемесячных газет и журналов отражают все актуальные тенденции: политические, экономические, общественные, декоративные, модные и так далее. Слепок эпохи. Моей эпохи.
Мой взгляд привлекает обложка какого-то киножурнала: чуть в стороне, на полке, в моем поле зрения мелькнула фотография, которую я знаю наизусть.
Я не могу оторваться от ее фотогеничного лица. Какая невероятная красота. Прямо-таки нереальная. И так говорю не только я, ее дочь. Это правда моя мать на обложке? До сих пор не верится.
Эта фотография была сделана на съемках “Бассейна” Жака Дере в 1968-м. Мама играет главную роль, и у нее прекрасные партнеры – Ален Делон, Морис Роне и Джейн Биркин. Мы снимаем в разгар лета в Сен-Тропе или возле Раматюэля, там где и происходит действие фильма. Любовная история, ревность, месть. На этом портрете ее кожа словно пропитана солнцем, она кажется еще прекрасней благодаря постановочному свету Жан-Жака Тарбеса. Можно догадаться, что на ней зеленое платье, и это на самом деле так, я это подтверждаю – и я, и тысячи людей, видевших фильм.
В этой сцене ее героиня устраивает вечеринку в арендованном на лето доме (том самом доме с бассейном), она бродит среди статистов и других персонажей.
Она так восхитительно выглядит еще и потому, что обожает (мама, а не актриса и не ее героиня) эти деревни на юге Франции. Ей там так хорошо, что спустя несколько лет она поселится в тех краях с моим отцом и братом, терпеливо дожидаясь моего появления на свет.
Я так и застыла, не осмеливаясь смотреть на журнал. Не хочу, чтобы меня застукали, увидели, что я стою неподвижно, в полной прострации, перед этим снимком.
Я, плоть ее плоти, уже давным-давно смирилась с ее известностью, но мне всегда хотелось, чтобы она принадлежала мне одной. Чтобы больше никто на нее не глазел, не называл по имени, не претендовал на близкое знакомство, ничего о ней не писал и, что еще хуже, не носил то же имя. Мне вообще хочется сесть на стопку журналов с ее лицом, чтобы спрятать ее от остального мира.
А ведь когда я родилась, ей уже исполнилось тридцать девять. То есть она прожила до меня целую жизнь. Я не могу претендовать на эксклюзивность. Я вынуждена делить ее с чужими людьми. И это началось задолго до моего рождения. Мой брат, на одиннадцать лет меня старше, испытывал те же чувства до меня. Мы приспособились. Я смотрю, когда вышел этот номер. Май 1987 года. Что-то рановато. Мне в 1987-м исполнилось десять. Однако в моих воспоминаниях (а в моей голове мелькают такие обрывочные картинки) я была одна на той станции. Вряд ли, в то время с меня точно не спускали глаз. Может, там мне попалась другая фотография и другой журнал. Их столько было. Неважно.
Наконец я удаляю все ненужные фотографии из своего телефона. Пейзажи, напоминалки. Освобождаю место. Сортирую, выбрасываю, расстаюсь с чем могу из прошлой жизни. Как будто, сделав меня матерью, ты подарила мне новую личность. Это как путешествие в другую страну. Пересекаешься с незнакомыми людьми, для которых ты тоже чужак. Поэтому можно быть кем хочется. Другим человеком, более дерзким, более мужественным. Больше достоинств, меньше слабостей. Чтобы подавать тебе пример. Суета уступает место будущим свершениям. Дети дают родителям возможность вернуться на пусть истинный. Ты – моя заграничная поездка. Твой отец шепчет: “Теперь ты перестанешь быть дочерью своей матери и станешь матерью своей дочери”.
Ставки сделаны.
2007
Я знакомлюсь с Жилем. В тот вечер я ужинала (или ходила в театр, уже не помню) с актрисой, с которой мы вместе снимались незадолго до этого. Мы быстро подружились. После ужина (или спектакля) она говорит: “Меня пригласили на вечеринку, пойдешь со мной?” Не могу придумать отговорки, но противлюсь приглашению всем своим асоциальным существом.
Вечеринка дома у ее знакомых. Актеры, режиссеры, техники. Более или менее расслабленная атмосфера. Я хорошо помню прихожую. И довольно широкий, длинный коридор с высоким потолком.
Еще помню большую гостиную, возможно, с открытой кухней. Хромированная винтовая лестница в стиле семидесятых красуется прямо в центре комнаты, твой отец сидит на белом диване, во всяком случае светлом, я – рядом с ним.
Он заговаривает со мной. Я мысленно благодарю его за то, что он составил мне компанию, я тут никого не знаю. Пока он что-то рассказывает или задает вопросы, не помню, я разглядываю присутствующих, все они радостно общаются, я же тщетно стараюсь изобразить непринужденность. Когда я собираюсь домой, твой отец идет за мной к выходу и просит мой номер телефона. Я, помню, страшно изумилась, но, по-моему, мне удалось это скрыть. Наверняка просто замерла на секунду, прежде чем ответить. Зачем ему мой телефон? По нему как-то незаметно было, что он собрался меня закадрить. Да и я вроде повода не дала. Теперь-то я знаю, что клеить девушек он не умеет, ему это не по душе.
Между тем вечером и нашей первой ночью прошло несколько лет.
Он часто звонил мне, упрекая в том, что я сама никогда не звоню. Я по-прежнему не понимала, чего он хочет. Мы редко виделись, а если и встречались, то не для того, чтобы соблазнить друг друга. Он режиссер. Мы беседовали о театре, о “Беренике”. Только он работал в государственном театре,
