Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Как-то прошла и вторая ночь. На третий день поехали мы все в Яузовскую больницу, где Ленечку анатомировали.
В больнице увидела сына уже в гробу. Какой он хороший лежал, спокойный, почти улыбался. Он такой смуглый, что даже не казался бледным, совсем как живой. Спасибо им, родственникам, все вышли, дали мне побыть вдвоем с моим сыночком...
Потом пришли все — и родственники, и разные их знакомые. Приехала Леля. Много цветов. Это хорошо, Ленечка с первых лет жизни любил цветы.
Повезли Ленечку в крематорий. Там собралось много народу. Родственники, мальчики из его класса, Таня с мужем, еще мои знакомые, конечно, Леонид Зуев. В четыре тридцать гроб переставили па главный постамент — в центре, как в храме у алтаря. Заиграли «Анданте кантабиле» из квартета Чайковского, который Леня так любил.
Гроб стал медленно опускаться в открывшийся люк. Я кидалась вслед, опять кричала, вырывалась из рук, крепко державших меня, Леонида Зуева и мужа младшей сестры Иосифа, потом потеряла сознание. Да, странно, как я тогда не умерла. И после этого еще так долго живу.
Вернулись домой, уселись за стол. Даже я что-то съела. И тут же начали ссориться из-за денег. Марья Владимировна кричит на Евиных девочек — будто они дали меньше, чем она. А мне жутко слушать эту перебранку. А когда Ева и девочки ушли, стало еще хуже: у Игоря включили телевизор, шел, как сейчас помню, «Бродяга». Запустили вовсю, а я лежала на кушетке в маленькой комнате за фанерной перегородкой и не знала куда деваться, как вынести эту пытку. Выйти на улицу не хватит сил. Вот так и лежала...
Через день, в воскресенье, мы похоронили урну с прахом Ленечки — тут же, на кладбище, при крематории.
Спустя еще два дня ездили все на Новодевичье кладбище, заказали в мастерской памятник. Я отдала все бывшие при мне деньги, сказала, что еще вышлю из Алма-Аты.
Узнала я, как умирал Ленечка. Последние четыре дня температура — сорок один с лишним. Язык, горло, десны, небо — сплошные раны. «Ленечка,— говорил ему Дульцын,— ты сильно простудился, у тебя грипп и ангина, но я тебя вылечу, через несколько дней будешь здоров. Ты мне веришь, мой мальчик?» — «Да, верю»,— твердо отвечал Леня.
И меня с ним не было! Обещали сообщить мне при малейшем ухудшении, а сообщили в день смерти.
А хотел ли он видеть меня? Не знаю. Ведь им он не мог об этом сказать. Да, конечно, хотел, разве могло быть иначе?
Пробыла я у Марьи Владимировны после смерти Лени с неделю. Игорь и его жена Мила — очень внимательны ко мне. Внимательна, как ни странно, и Марья Владимировна. «Да, теперь я вижу, что для вас он дороже, чем для всех нас. Мать есть мать»,— говорит она мне. А о чем думала раньше? Над всем превалировало желание настоять на своем, доказать, что она — сильнее.
И увидела я, пожив у них, что не так уж и нужен им был Леня. Погоревали, поплакали, но сразу же после похорон жизнь вошла в свою колею и потекла спокойно. Искреннее всех горевала Ева. А все же, когда они с Тосей провожали меня до «Метрополя», где я садилась на автобус к аэропорту, и мы прощались, когда она потянулась поцеловать меня, я с каким-то ужасом отпрянула. Ева грустно сказала: «Вы думаете, что мы виноваты в смерти Лени? Нет, нет!»
Я ответила: «Этого я не думаю, Ева Теодоровна. Но...»
И обе замолчали, пожали друг другу руки.
Прилет в Алма-Ату — как в тумане. Помню, как Наталья Феликсовна берет меня в консерватории за руку и говорит: «Идем ко мне! Пока не станешь человеком, я тебя не отпущу».
И прожила я у нее целый месяц. Несколько раз пробовала выходить на работу, но ничего не получалось — не могла играть, мне становилось плохо. Заведующий кафедрой строго сказал: «Зачем вы пытаетесь делать то, чего не можете делать? Идите домой и приходите в себя, а мы как-то обойдемся без вас, как обходились все это время. И расписываться в журнале будем».
Через какое-то время после приезда пошла к Анне Дмитриевне. Она встретила меня в моем горе, как родного человека. Крепко обнимала и горько плакала, просто рыдала — не я, а она. Потом усадила на тахту и сказала: «Рассказывайте! Все-все рассказывайте, не держите в себе, вам будет легче»
И я рассказывала, насколько это у меня получалось. А Анна Дмитриевна слушала и все плакала, и с того дня стала мне очень-очень близким человеком.
Я совсем перестала спать. Меня прикрепили к психоневрологическому диспансеру. Вводили что-то в вену, лечили гипнозом, давали снотворное, и понемногу вернулся какой-то, правда, уже навсегда ущербный, сон.
Помню, как приехала на новую квартиру своей хозяйки, это на каком-то массиве, за городом. Там стоят мои вещи, но хозяйка враждебно говорит, что никакой моей комнаты здесь нет, что я могу убираться, куда хочу. Все же я там переночевала.
С декабря начала работать и в горном институте.
Новогодний концерт. Выхожу аккомпанировать своему солисту, он поет песню Туликова. Слова там такие: «Цель наша — правду отстоять, мир для людей, чтоб увидала каждая мать счастье своих детей». Я играю, а слова эти режут меня, как ножом. Проаккомпанировала один куплет, потом — второй и чувствую — руки, ноги, все терпнет, сознание затуманивается. Не начав третий куплет, встаю и направляюсь за сцену. Еле дошла, там кто-то усадил.
И тут же, как назло, подходит ко мне студент, не из моих, просто член месткома. В руках у него — пакет с конфетами. «Ирина Анатольевна, у вас есть дети?» Я ответила: «Нет» И так страшно мне стало, будто только сейчас осознала: нет у меня детей, нет Лени!.. «Не могу больше,— прошу кого-то,— увезите меня домой!»
И отвезли, не дожидаясь конца концерта, на машине директора, - все они знали о моем горе.
Вот так и выживала.
Глава XVI ПРИЕЗД
