Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Теперь же он имел возможность спокойно обсуждать Серебряный век и авангард, а также тему «Роман – упругость жанра». Мог без помех вместе со студентами исследовать личные отношения русских литераторов, их стилистику, владение метафорой и художественные приемы. И не опасаться, что в аудиторию – как некогда в Беркли – нагрянут революционеры, требуя, согласно решению ревкома, отныне изучать лишь труды пролетарского корифея Макса Горького. А вот, к примеру, о Владе Маяковском и не помышлять.

Историю о Максе Горьком Аксенов рассказал еще в очерке «Круглые сутки нон-стоп». В ней он на самом деле обличал тупость руководителей советской системы народного образования, жестко ограничивавшей возможности учащихся знакомиться с «прогрессивной литературой Запада». У американских студентов была возможность знакомиться с текстами любых авторов. Хоть Демьяна Бедного[218], хоть Кнута Гамсуна[219].

Аксенов любил живописную толпу школяров на паркингах, лужайках и дорожках кампуса. Этих спортивных и привлекательных чад американских трудящихся – рабочих, крестьян, интеллигентов и капиталистов.

Аксенов вдохновлялся общением с ними. И потому запечатлел в романах и стихах. Причем эти стихотворные описания (о романах – чуть после) заметно перекликаются с набоковскими описаниями учеников профессора Пнина.

Вот Владимир Владимирович: «реестр записавшихся на курс русского языка включал… полную и старательную Бетти Блисс, одного, известного лишь по имени (Иван Дуб – он так и не воплотился)… Джозефину Малкин, чьи дед и бабка происходили из Минска, Чарльза Макбета, чудовищная память которого уже поглотила десяток языков и готова была похоронить еще десять, и томную Эйлин Лэйн, – этой кто-то внушил, что, овладев русским алфавитом, она сумеет без особых затруднений прочесть "Анну Карамазову" в оригинале…»

А вот Василий Павлович, у которого в «Классе Америка» подопечных было много больше:

Каждый год осенью, в сентябре,Передо мной новое скопление лиц:Обязательная ветеранка, волосы в серебре,И десятка три юнцов и юниц.«Современный роман: упругость жанра»,Так мы называем наш академический курс.Молодой романист предвкушает мажорноПоцелуй вдохновенья и тщеславья укус.<…>

Больше студентов – богаче палитра: и цветовая, и языковая, и национальная…

Джаáрбил Мохáмед НаврýзиТемным камнем украсил свой перст:В томных взглядах он виртуозен,Этот юный богатый перс.Кирьяш, Ладан, Айя, Пантейя, его землячки,На джинсы сменившие хомейнийский ярем:По шариату явно не плачетЭмансипированный гарем.<…>

Тут же американцы в третьем поколении, ирландцы, итальянцы, вьетнамцы, эфиопы, фермеры, полицейские и миллионерские отпрыски. Таковы они – исследователи тем «Модернизм и авангард в России начала XX века: Образы Утопии», или «Два столетия русского романа», и, понятно, курса «Роман – упругость жанра», а также других, что вел профессор Аксенов.

Причем, как говорят студенты Аксенова, он, как и Пнин, случалось, шутил с ними, и они как и студенты Пнина, «валились на пол от хохота: Чарльз прерывисто лаял, как заводной, ослепительный ток неожиданно прелестного смеха преображал лишенную миловидности Джозефину, а Эйлин, отнюдь ее не лишенная, студенисто тряслась и неприлично хихикала».

Но такие отступления были редкостью. Из экономии. Времени. Студентам предстояло пройти и освоить богатый материал. А кроме того, многие из них, знакомясь с историями жизни и творчества видных российских литераторов, сами ощущали стремление писать. Они приходили к Аксенову и делились печалью: проф, меня тянет к роману, а как начать – не знаю.

– Заведите альбом, – отвечал проф. – И вписывайте туда всё, что думаете о романе. Всё, что находите нужного в книгах, на улице, в болтовне, диалоги, описания природы, варианты начала, финала. <…> Заполните альбом и увидите, что роман начинается.

И при этом советовал: «Не составляйте плана. Роман интересно писать, когда не знаешь, что будет через пять страниц». Штрих к его преподавательскому и писательскому методам.

4

Как и Набоков, о своей профессорской жизни Аксенов рассказал и в романах. Скажем, в «Кесаревом свечении». Там трудится писатель в изгнании Стас Ваксино (он же Влас (Влос) Ваксаков), нынче работающий в области конфликтологии. Тому же посвящена изрядная доля «Нового сладостного стиля», где режиссер-эмигрант Саша Корбах творит драматургические эскапады на кампусе Университета Пинкертон. Кстати, в «Свечении» часть сюжета разворачивается тоже в «Пинкертоне». И в обоих романах названия глав, повествующих об этом, звучат одинаково! Впрочем, в «Свечении» имя школы дано в кавычках, а в «Стиле» – без.

Спозаранку Влас (Стас) проверяет зачетные работы. Саша же Корбах сочиняет пьесу и репетирует, репетирует, репетирует со студентами совершенно невероятный спектакль.

Его попытка поставить шоу о Данте не удалась. Администрация не поняла: что может сказать об итальянской жизни и эпохе Возрождении русский человек, только что прибывший из эры упадка? А русский человек, коего допустили к любимому искусству – он ведь покладист. И смекалист. Лады – согласился Саша: работать будем с «Записками сумасшедшего», сунув в них «Нос». С Гоголем будем работать! Yes! – проникалась администрация. Для нее это всё равно был Достоевский. – Come on, Саша! Действуй!

И вот создана студенческая труппа «Черный куб». Студиозы в футболках, на коих запечатлен наставник на пике вдохновения, бодро репетируют. Изобретен псевдоним автора – в подражание Набокову с его Толстоевским – невиданный Лейтенант Гоглоевский. И вот уже изумительный «Мистер Нос и другие сторонники здравого смысла» сносят крышу академической братии и ценителей мастерства актерского и режиссерского.

Шинель поет арию Каварадосси. Вий поражает изобретательностью. Панночка, как доллар, конвертируется в ведьму и обратно. Наконец, острейшая игла «неизлечимой печали» пронзает и сшивает сцену и зал в столь неразрывное целое, что слезы, хлынувшие из очей президента «Пинкертона» миссис Миллхауз, никого не удивляют.

Меж тем Сашину возлюбленную Нору Мансур «шаттл» несет в дальнейшее пространство…

И Саша тоже летит. Парит. Возносится. И кто скажет, что, описывая его состояние, Аксенов не сумел передать свои ощущения от преподавания? Впрочем, остановим разговор о книгах – их черед чуть позже – и продолжим об университете – Американском Парфеноне.