Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

– Университет, – это мой храм, – заявил профессор Аксенов. – Источник вечного кислорода. За все эти 24 года[221] Универстет ни разу меня не подвел, никогда не предал. Университет – это Парфенон, а Парфенон не лжет.

Все эти годы он старался донести до студентов, внедрить в их сознание понимание не слишком сложной истины: то, сумеет ли человечество, и в частности американское общество, успешно встретить «цунами новых угроз и вызовов на заре XXI века», зависит от них – учеников и учителей, единожды вступивших под портики Парфенона и составляющих отныне часть того интеллектуального меньшинства, которое отвечает за всё.

Глава 4

В ожидании Горби

1

Любопытно, что в американской академической среде Аксенов чувствовал себя едва ли не более комфортно, чем в среде литературной.

Вспомним: одним из главных вызовов, брошенных Аксенову Штатами, была коммерциализация издательской деятельности и постепенный уход с рынка серьезной книги. Не зря в одном из интервью на вопрос «Что вам не нравится в США? Что надо изменить?» писатель ответил: «Здесь море ярких обложек и зовущих названий… И классно сделанных триллеров… Но их слишком, слишком много… Плюс агрессивная реклама. Часто издатели озабочены только продажами. Это проблема. И ее обсуждают не только иностранцы вроде меня, но и ваши интеллектуалы. Очень многие весьма обеспокоены».

Он цитирует одного из участников конгресса ПЕН-клуба в Нью-Йорке в 1980 году: «"Америка выполнила все обещания, кроме тех, что касаются культуры…" – и я бы с ним согласился. <…> Ибо есть тренд к производству так называемой массовой культуры, к превращению искусства в товар. Книги – в объект маркетинга. И пьесы. И фильма… <…> Но окупаемость и рентабельность не должны быть главными критериями и приоритетами в подходе к созданию произведения искусства, литературы».

2

Аксенов столкнулся с этим явлением с первых дней в США. Оно касалось любого, кто делал серьезную литературу. Но также – и авторов литературы коммерческой, развлекательной и вовсе пустой. С этим приходилось мириться. Столетие торжества книги – XX век – уходило в прошлое. А вместе с ним и триумф писателя, ее создателя: творца, учителя, примера для подражания, властителя дум. Того, кого обожают (в «Рандеву», завидев Леву Малахитова, барышня ахает: «Ой, девочки, я б ему с закрытыми глазами отдалась, только страшно…») и осуждают (там же некий субъект изрекает: «Он устарел, ископаемый, птеродактиль»).

Книги славили и жгли. За них давали сроки и вручали ордена. Их брали почитать на ночь, знали наизусть. Как-то в телешоу Аксенов так описал этот феномен: «Советские читатели всё еще "голодны" до чтения. Им его не хватает. И еще они до сих пор рады искать ответы на многие вопросы. А здешняя публика выглядит немного, ну, что ли, пресыщенной заголовками».

В Союзе хорошая книга была дефицитом. Как джинсы Levi’s, как Coca-Cola и Carlsberg. Зря, что ли, в «Острове Крым», «Цапле» и других текстах Аксенова кое-кто уделяет особое внимание этому сорту. Его дует в «Острове» партийное начальство в секретной сауне. В «Цапле» директор пансионата, тайный делец Кампанеец, требует от партнера по черному рынку: «Мне сюда подкинь пару ящиков датского… Что? Где взять? Ты в своем уме, Игорь? Действуй, а то уволю!»

С кока-колой история особая. И Аксенов мне ее рассказал. Знакомые моряки поведали ему, как в 1967 году встали чиниться в виду греческого порта. С берега звучал рок-н-ролл, а в ночи сияло алым огнем: «Кока-Кола». И вот два юноши-матроса-комсомольца явились к капитану и спросили: «А можно мы, как пришвартуемся, пойдем кока-колы выпьем?» Тот глянул на них из-под козырька и шепнул: «Идите на х…!» Чудный ответ! Мужик виртуозно снял с себя ответственность… Но что еще он мог сказать?

Аксенов всегда знал: Cоса-Соla – не яд капитализма, джинсы – не идеологическая диверсия, Carlsberg – просто пиво, ничего особенного. Но он, похоже, не задумывался о том, что в этот ряд попадет и книга. В Америке выяснилось: она уже в этом ряду.

Однако лично Аксенова это касалось мало. Пока его печатали в Random House, отдавая ему должное как весомому явлению мировой культуры, всё было в порядке.

Однако порой помощь требовалась, приходилось обращаться за помощью к фондам, дававшим писателям гранты для работы над книгами. И тут, бывало, на помощь приходили старые американские друзья по Союзу. Дэвид Саттер – тот самый журналист, что как-то приехал в Переделкино без водки, – вспоминает, как однажды, когда Аксенову понадобились деньги, он порекомендовал Фонду Брэдли, где у него были хорошие контакты, поддержать писателя. И те откликнулись: дали грант – 20 000 долларов.

Любопытно, что за какое-то время до того Аксенов просил грант в Фонде Гуггенхайма и получил отказ. А тот же Саттер, работавший в то время над книгой «Век Безумия» о карательной психиатрии в СССР, обратился туда же. Василий дал ему рекомендацию. И что же? Деньги дали!

– Вася всегда был рад помочь мне и другим людям, если это было в его силах. Это очень важная черта его характера, его души! – считает Дэвид.

3

Зная условия, которые нужно соблюсти, чтобы вклиниться в список топовых продаж New York Review of Books[222], Аксенов старается это сделать. Но он и в США остался Аксеновым – автором текстов самовыражения. Или, как говорил о ней Гладилин, – исповедальной прозы.

А в Америке такая литература, мягко говоря, не для всех. Что подтверждает, например, рецензия в Los Angeles Times, где «Ожог» назван «одним из шедевров диссидентской советской литературы». Шедевр-то шедевр. Но вот вопрос: является ли такая литература ходовым товаром в США? Попробуйте – представьте экранизацию «Ожога» в Голливуде.

Это не «Братья Карамазовы» с Юлом Бриннером и Марией Шелл! И не «Доктор Живаго» с Омаром Шарифом и Джули Кристи. И не «Анна Каренина» с Вивьен Ли (Анна) и Киероном Муром (Вронский). «Ожог» – сложнейшая по композиции история любви в эпоху тотального распада. Пусть она написана в «блистательно подрывном стиле», но как на ней заработать? Кстати, и «Анна Каренина», и «Братья Карамазовы», и «Доктор Живаго» до сих пор неплохо продаются в Штатах, чего не скажешь об «Ожоге». Слишком сложные в нем отношения. Слишком сильные переживания. А кроме того – слишком высока доля гротеска, сарказма, иронии. Слишком много слез сквозь смех и смеха сквозь слезы.

Этого, пожалуй, меньше в «Острове Крым» и «Скажи изюм». Еще меньше в «Бумажном пейзаже» и «Желтке яйца». Но для здешнего рынка и того порой оказывается сверх меры. Любопытна история с «Желтком».