Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
«Ленечка, ты понимаешь... Мне звонили в консерваторию из Дома офицеров. Там сегодня неожиданно концерт, кто-то приехал, какое-то торжество, я и не разобрала. Мне так хотелось бы побыть с тобой, но что поделаешь...»
Леня молчит. А меня охватывает глухая тоска. Неужели всегда у нас так будет? Неужели не смогу создать своему сыну благополучного, радостного существования? Что же мной движет? Недостаток участия к сыну — мол, пусть посидит один либо пойдет к Алику — работа есть работа, в ней ведь моя жизнь — или же стремление побольше заработать для него же, чтобы сын ни в чем не нуждался? А может, он больше всего нуждается в моем обществе, может, думает: «Пусть будут недостатки, пусть бедность, только бы моя мама была больше со мной — вместе нам хорошо, весело...» Не знаю...
И вот чем все закончилось: подходит Ленин день рождения. Что подарить ему? Надо непременно купить зимнюю шапку, его старая уже никуда не годится. Как хорошо, что этот день приходится как раз на воскресенье! «Ленечка, кого мы позовем к тебе в гости?» — «Юлика, конечно».— «Да. И Алика. А может, еще кого-нибудь хочешь из мальчиков?» — «Может быть. Я подумаю,— важно отвечает Леня.— А ты напечешь пирогов в своей новой чудо-печке?» — «А как же!» — «И с маком?» — «Непременно. Уже купила на базаре. А ты поможешь мне вымесить тесто? Ты ведь уже вон какой огромный — четырнадцать лет. А мне это трудно, я же старею».— «Ничего себе старушка, хохочет Леня. За старушками кавалеры не ходят Ладно, так и быть, вымешу,— изрекает с деланной важностью.— А не справлюсь один, так Васька поможет. Правда, Вась?»
«Мур»,— отвечает Васька, обтирая свои шелковистые бока о Ленины ноги.
В субботу вечером напекли мы вместе пирогов, сварили холодное, зажарили курицу. Леня доволен, по его смуглому лицу бежит улыбка.
Ложимся спать. Шапка куплена, отличная, меховая, спрятана в чемодан, завтра преподнесу, но не утром, а в торжественный момент, за обедом.
В воскресенье у меня одна пара в консерватории, производственная практика с вокалистами-выпускниками. Это не страшно — с одиннадцати до часу. Гостей мы с Леней решили позвать к трем.
В час дня, когда я выхожу из класса, закончив работу, ко мне подходит заведующий учебной частью.
«Очень прошу вас поехать с бригадой студентов на выездной концерт. Только что мне сообщили, что Борисова заболела, концертмейстера нет, а сорвать концерт никак нельзя, нас ждут в передовом колхозе. Пожалуйста, прорепетируйте наскоро хотя бы со скрипачом, остальное проще. Через полчаса за вами приедет машина»
«Но...У меня сегодня день рождения сына».
«Правда? Поздравляю и вас, и Леню. К вечеру вы будете дома. А сейчас вам просто необходимо поехать. Прошу вас!»
«Хорошо,— грустно опускаю голову.— Только пошлите кого-нибудь ко мне домой, предупредите Леню, ведь два шага всего».
«Непременно. Не беспокойтесь, будет сделано».
Концерт начался с опозданием, кого-то из колхозного начальства вызвали по неотложному делу. Приехали в Алма-Ату только к десяти вечера.
Подвезли меня на машине к дому. В окнах у нас темно. Что это значит? В сердце стрельнуло болью. Ведь Леня никогда так рано не ложится. К тому же — такой день.
Вхожу, зажигаю свет. Никого. Пироги лежат на столе едва тронутые. От курицы отрезан порядочный кусок. А вот записка!
«Я уезжаю в Москву. Там я, наверное, больше нужен, чем здесь тебе. Не сердись, так будет лучше для нас обоих. Леня».
Боже мой! Меня обдало холодом. Долго сидела неподвижно. Не плакала, только, кажется, стонала, почувствовав острую, толчками, боль в сердце.
«Вот и хорошо, вот бы умереть прямо сейчас» — проносилось сквозь непрекращающуюся боль.
Но нет, боль стала утихать. И прояснился в сознании весь ужас случившегося. Потеряла единственную ценность своей жизни. Теперь мир вокруг меня пустынен.
Забродили угрызения совести — наверное, я очень, очень виновата перед сыном. И тут же накатывает другое: как же, когда, на какие деньги уехал Леня, совсем один? Ах, вот приписка внизу: «Взял у тебя в коробке 500 рублей, которые мы выиграли по облигациям».
Да, наш первый выигрыш. Теперь уже не «наш». У каждого — все раздельное.
И разлилась по сердцу жестокая обида. Бросил мать, сбежал от нее к богатым родственникам, уговорили его, соблазнили подачками. Ведь там все время поддерживался контакт, в который я не вникала, не хотела вникать. Вот на днях пришла ко дню рождения бандероль с конфетами. А купленная мной шапка так и осталась. Наверное, я была без сознания. А пришла в себя от нового приступа сердечной боли. Взяла таблетку, легла не раздеваясь...
Утром прошу хозяйку вызвать врача. Меня тут же забирают в больницу. Предынфарктное состояние.
Уже лежа в больнице, узнаю от Алика, что Леня, видимо, заранее зная, когда уходит поезд на Москву, в одну минуту собрался, ничего с собой не взял, кроме куска курицы, нескольких пирожков и денег («Нас он угостил только пирожками»,— деловито вставил Алик), и поехал на вокзал. Его проводили до Алма-Аты-Первой мальчик из его класса — тоже пришел к нему на именины.
«А из консерватории приходили, чтобы сообщить о моем выезде на концерт?»
«Нет, никто не приходил»,— пожал плечами Алик.
Стали жить сын и мать совсем врозь, ничего не зная друг о друге. Все во мне изнывало от горечи разлуки с Леней.
А, в общем, как-то жила. По-прежнему много работала, и теперь, когда одинокая жизнь высвободила много времени, стала еще усиленнее заниматься дома на пианино. Жил со мной мой преданный Васька. Приходили иногда знакомые, чаще всех Наталья Феликсовна.
Вот так, в работе, в горькой тоске и в болезнях прошла зима, за ней — весна. Летом Наталья Феликсовна поехала в Москву навестить сестру, и я дала ей адрес Лени, просила, чтобы она черкнула ему, велела прийти к ней. Леня пришел. Наталья Феликсовна поразилась тому, как он изменился за один год: «Совсем взрослый, высокий, очень красивый юноша. Волосы уже не топорщатся ежиком, а элегантно прилегают к голове, зачесаны вверх. Отлично одет, на руке — часы. Походка — не мальчика-увальня, а легкая, непринужденная, взрослого юноши».
«Я спросила его о тебе... «Родственники — это хорошо, но ведь у тебя есть родная мать. Как же ты решил? Навсегда ее бросить?» Леня ничего не сумел ответить, ужасно смутился, переменился в лице, и, пожалев его, я заговорила о другом».
С начала учебного года появился в консерватории Евсей Михайлович Зингер, доцент по классу рояля.
