Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Услышав эти слова, я не вскочила с дивана, не кинулась обнимать гостя, даже ничего, совсем ничего ему не ответила. Продолжаю сидеть, опершись на спинку дивана, а его лицо где-то совсем близко, но оно в тумане. Туман все гуще, вот и слов уже не слышу. Смутно вижу только шевелящиеся губы. Понимаю, что должна что-то сказать ему, но не могу.
Почувствовала его руку на своей: «Что с вами, Ирина Анатольевна? Вам плохо?»
«Нет-нет, мне хорошо, мне очень хорошо»,— наконец через силу выговорила одеревеневшими губами, пытаясь улыбнуться.
«Вижу, что плохо. Вы такая бледная,— покачал головой этот милый, милейший из всех на свете молодой человек. Налил воды, в стоявшую на столе чашку, дал попить.— Да, Татьяна Анатольевна рассказывала, что здоровье у вас неважное».
Еще что-то говорил и наконец, убедившись, что собеседник из меня не получается: «Вам надо полежать, побыть одной. Всего вам доброго! Я еще зайду».
Ушел. Вот уж когда я дала волю слезам.
Глава XIV. РАЗЛУКА С СЫНОМ
А Леня начал заговаривать о том, что на лето хочет поехать к своим родственникам в Москву. Написала и Ева мне письмецо с просьбой об этом. Пришлось согласиться. Знала, что Лене там будет неплохо, да и не могу я отказать, когда у меня не требуют, а просят, не могу не пустить мальчишку побывать у людей, с которыми связано пять лет его детства, которые кормили, растили и по-своему воспитывали его.
Подошло лето. Леня уехал. А мне дали в консерватории путевку в дом отдыха Медео. Будто в волшебную сказку попала, но... в комнате нас — восемь человек и вдобавок ближайшая соседка неистово храпит, а сон у меня всегда был плохой.
В Алма-Ате меня ждет неприятный сюрприз: хозяин объявляет, что дом его подлежит сносу и мне надо выбраться затепло. Но тут же утешает: «Комната для вас есть, не хуже этой и всего двумя кварталами выше».
Да, домик, куда мне предложено перейти, стоит напротив драмтеатра, но не с фасада его, а с задов, на немощеной, захолустной улице. Стоит, как и прежний, в садике, в нем — тоже два комнаты, тоже выходят в сад. Первая предназначается мне, во второй живет старушка, бывшая монашка, совсем одинокая. На цепи — собака. В мою комнату ведут маленькие сенцы, и все. Деньги те же — двести рублей.
Договорились. Снова призываю на помощь своих солистов-горняков, и мои вещички, самое главное — пианино, водворены в новое наше жилище.
Осень. Приезжает Леня. Я, конечно, рада ужасно, встречаю его на Алма-Ате-Первой. Домой добираемся под вечер, и Леня, еще сидя в машине, говорит: «Так рано, а на улицах уже никого нет».
«Да, это правда,— думаю я.— Очень рано затихает жизнь у нас на улицах».
Приходим домой, ужинаем. Уже лежа в постели, Леня с горечью говорит: «Какая плохая комната! Какой плохой город!»
Начинаю доказывать, что город совсем не плохой, красивый, славный, но чувствую, что слова мои для Лени пусты,— у него перед глазами Москва и все удобства тамошней жизни. Грустно мне было в ту ночь — и за сына, и за себя.
Правда, утром он проснулся уже в другом настроении. В окно весело светит солнце, я подхожу к Лене, он улыбается.
«Сегодня комната уже не кажется мне такой плохой».— «Недаром же говорят — утро вечера мудренее»,— ерошу сыну волосы, сама не своя от радости.
И зажили снова вместе.
Приходит как-то к нам Ленин товарищ Алик, сын моих друзей, актеров драмтеатра. Принес пепельно-серого хорошенького котенка: «У нас пацан родился, мой братишка. А Васька все лезет к нему в коляску. Мама сказала: «Отнеси Лене, может, они возьмут, такой славный котенок».
Ну, конечно, мы взяли.
Васька оказался совершенно удивительным котом, если можно так сказать о коте, с тонкой, чуткой душой. Говорят, коты не привязываются к человеку, только к месту. Неправда, вот уж наш Васька — неоспоримое доказательство крепчайшей привязанности кота к человеку.
Когда я сижу вечером за пианино и играю гаммы, Васька устраивается на верхней крышке и внимательно следит за моими руками, водя глазами и всей головой то в одну, то в другую сторону.
Утром встаю, если есть возможность, не раньше восьми — ведь ложусь поздно, сплю плохо, а по утрам спится лучше, чем с вечера. Завожу будильник на то время, когда надо завтра вставать. А Леня и, конечно, Васька просыпаются раньше, но оба приучены к тому, что пока не зазвонит будильник, нельзя шуметь. Видел бы кто-нибудь, что делается, как только раздастся звон будильника! Васька одним прыжком вскакивает мне на грудь, принимается мотаться из стороны в сторону, обтираясь мордой о мои щеки. А Леня наблюдает эту картину и весело смеется. Мы начинаем с ним оживленный разговор, Васька тоже что-то мурлычет и крутится под ногами.
Каким это вскоре будет казаться мне счастьем!
Да, было, было счастьем это плохо устроенное существование в убогой комнатенке (потолок рукой достанешь), по нищенски обставленной.
Проходит зима, морозы кончились, жизнь становится добрее, веселее. С нового учебного года перехожу в консерватории на дирижерско-хоровое отделение. Здесь материал труднее, чем на вокальном, приходится играть целые оперные сцены, но я стараюсь выучивать их и, несмотря на трудность, люблю эту работу. Всегда иду в консерваторию, как на праздник.
Неплохо мне работается и в Доме офицеров. Трое учениц, жены офицеров, все усердные, способные, голосистые. Тамошнее начальство относится ко мне великолепно.
Вот только поздние концерты очень усложняют мою с сыном жизнь.
Часто, приходя вечером, застаю Леню не спящим, но молчаливым, невеселым. Принимаюсь рассказывать о работе, о выступлениях своих учеников на концертах, а он вроде и не слушает. Чем-то темным полны его мысли, мне делается страшно. И все же присущее мне даже в самые тяжелые периоды жизни легкомыслие стирает в большой степени мою настороженность, мою боль и страх за будущее. Привыкнув к тому, что Леня со мной, что он уже давным-давно признал меня своей матерью, считаю, что его нервозность постепенно утрясется.
Вот как бывало: прихожу после консерватории, Леня дома. Садимся обедать. Леня веселый, знает, что у меня сегодня по расписанию свободный вечер.
«Ир, ты знаешь, что я придумал? Сегодня мы будем играть в шахматы. Ты же когда-то играла, ходы знаешь, тебе нужна практика. Вот я тебя и подучу».
И весело потирает руки.
А я смотрю на сына, и сердце у меня холодеет. Вот сейчас вся
