Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
А как выглядела Татьяна Николаевна? — допытывалась я. Мемуаров о Булгакове тогда почти не было, и огромным успехом пользовались появившиеся в журнале «Театр» записки В. Лёвшина, который короткое время, примерно в 1924 году, жил по соседству с Булгаковым. В. Лёвшин так описывал Т. Н.: «Его жена, Татьяна Николаевна Лаппо — женщина лет около сорока, высокая, худая, в темных скучных платьях…»[202] Старик Коморский на мой вопрос неожиданно по-юношески засмущался и даже щеки его чуть порозовели. Нет, нет! — пылко почти вскричал он. — Это была очень общительная, красивая молодая дама… необыкновенно стройная… лет двадцати шести…)
Потом Булгаков разошелся с Татьяной и как-то сразу из дома Коморского и из круга друзей того периода ушел, решительно и навсегда. Иногда случайно встречались — в театре, на улице. Здоровались, любезное «как поживаете», не более… Правда, из рассказов Коморского выходило, что Зина — тоже совершенно случайно — встречала Булгакова почему-то чаще. При встрече упрекала его: «Что же ты Тасю забыл?» Он вздыхал, лез в карман за деньгами, просил передать Татьяне.
«Он считал себя виноватым перед Татьяной», — объяснял Коморский. И, как формулу, повторял булгаковскую фразу, которую, по-видимому, не раз слышал от Т. Н.: «Я думаю, что Бог накажет меня за тебя». Человек атеистической эпохи, добавлял с недоумением: «Оказывается, Булгаков был глубоко верующим…»
И в Малый Козихинский больше не заходил? Из уцелевших фрагментов булгаковского дневника мы знаем: заходил все-таки. Вот зубы лечил у Зины, и Зина, судя по всему, была рада его нечастым визитам. Женщины любили его — не претендуя ни на брак, ни на роли любовниц…
Единственную подаренную Булгаковым книгу Коморский сохранил. На ней автограф: «Зине и Володе Коморским в память вечеров на Козихе. Михаил Булгаков. Москва, 1924, 12-го марта». Собственно, это не книга — отдельный оттиск повести «Дьяволиада» из альманаха «Недра». Свежий номер альманаха Булгаков получил 25 февраля (это тоже известно из уцелевших фрагментов дневника); оттиски, может быть, на несколько дней позже; а если так, то к Коморским с этим свидетельством своего успеха пришел сразу.
И еще, думаю, именно здесь — в Малом Козихинском переулке — возник первый толчок к замыслу «Зойкиной квартиры». Правда, в квартире Коморских всего лишь три комнаты, а не шесть, как у Зои Пельц, но чтo стоит Булгакову раздвинуть стены, переместить квартиру на Большую Садовую и включить «играющий, как страшная музыкальная табакерка», двор громадного дома… Главное: «Зина, ты орел, а не женщина!»
В гостях у Т.Н
Имя Татьяны Николаевны впервые всплыло для меня где-то в середине 1960-х годов — из уст Е. С. Булгаковой. Елена Сергеевна произнесла его с огромным уважением и без опции к обсуждению: первая любовь Михаила Булгакова… Потом это имя прозвучало из уст Надежды Афанасьевны, сестры писателя, — стало быть, в 1968 году. На этот раз Татьяна прошла передо мною как самоотверженная спутница Булгакова на дорогах гражданской войны. И только в рассказах Коморского она стала фигурой из плоти и крови.
В 1968-м, получив у Надежды Афанасьевны адрес, я Татьяне Николаевне написала. Она ответила тотчас, безукоризненно вежливо, и были в ее открытке такие слова: «К сожалению, ответить на Ваши вопросы не могу. Слишком много времени прошло, и почти все забыто. Возвращаться к этому не могу и по состоянию здоровья». Ответ меня не обескуражил: ибо, согласитесь, кто же ни с того ни с сего станет отвечать на разные вопросы очень далекому, неизвестно откуда взявшемуся человеку? Волновало то, что она откликнулась, это значило, что она контактна, что с нею можно разговаривать, нужно только ее увидеть.
Но на такую дальнюю поездку денег у меня не было. Собственно говоря, у меня вообще не было никаких денег. Советская семья, как известно, могла относительно безбедно продержаться, если работали все взрослые члены семьи. У нас была маленькая семья — двое взрослых и ребенок. Но зарплату в дом приносил только один, и это, увы, была не я. А издательские договора? — скажет читатель. — Договора с крупнейшими советскими издательствами: «Наукой» (издательством Академии Наук СССР) и «Художественной литературой»? Ах, эти странные договора, неизменно оборачивавшиеся для меня ловушкой. Я была должна — мне никто ничего не был должен. Ни «Наука», как раз выпустившая вторым тиражом (50 тысяч экземпляров; первый был 70 тысяч) мою книжку об Ильфе и Петрове. Ни, тем более, «Художественная литература», как раз в это время отказавшаяся выпускать мою книгу о Булгакове. Уже шли журнальные публикации — в «Неделе» и «Юности» с их многомиллионными тиражами, в авторитетнейшем литературоведческом журнале «Вопросы литературы». И что же, гонорары не платили? Платили. Как раз на трамвайные расходы…
Был, однако, момент, когда мне показалось, что выход есть: возникла переписка с Верой Алексеевной Чеботаревой.
Вера Чеботарева жила в Баку, преподавала там русскую литературу; прочитав только что вышедший роман «Мастер и Маргарита», поехала во Владикавказ (тогда город Орджоникидзе), разыскала там людей, еще помнивших Булгакова, опубликовала очень удачную статью об этом в газете «Бакинский рабочий». Со статьей в руках предстала перед Еленой Сергеевной Булгаковой. Была принята и обласкана. Е. С. дала ей мой адрес.
Вот Вере Алексеевне я и предложила съездить в Туапсе — от Баку все же не так далеко — и повидаться с Т. Н. Вера Алексеевна в Туапсе не поехала. Вера Алексеевна отправила в Туапсе письмо.
Нужно сказать, что город Туапсе в Краснодарском крае, на юге России, был тогда маленьким курортным городом — может быть, он и теперь такой, не знаю. В межсезонье в нем было пустовато, все друг друга знали, и когда после выхода в свет романа «Мастер и Маргарита» Булгаков стал знаменит и слава его долетела до Туапсе, светские дамы города (литературно образованные дамы, я имею в виду) бросились к Т. Н. за подробностями. И получили от мгновенно замкнувшейся Татьяны Николаевны примерно то же, что она написала мне: «Слишком много времени прошло… все забыто…». Тут уж литературно образованные дамы перестроились и стали донимать ее упреками: как же так, не поняла великого писателя… не заметила… не оценила…
