Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Откуда мне известно, что именно говорили эти милые дамы? Да вот передо мною письмо одной из них, полученное в сентябре 1975 года, уже после того, как я побывала, наконец, в Туапсе: «Она никогда не понимала и, видимо, никогда не поймет, какой он большой писатель. Ей этого не дано. Вот что меня возмущает… Но с этим ничего нельзя сделать. Она меня как-то просила дать ей прочесть „Мастера и Маргариту“, а я еще не собралась ей принести. Все равно она ничего не поймет».
И Вера Чеботарева — хуже не придумаешь! — начала свое письмо к Т. Н. с прочувствованной речи на ту же тему: вот… вы прошли рядом с великим писателем… не поняли… не разглядели… Взбешенная Татьяна Николаевна отправила полученное письмо своей корреспондентке обратно. После чего вопрос о свиданиях и доверительных беседах, как говорится, отпал…
А в апреле 1975 года произошло чудо. (В литературной судьбе не бывает без чудес. Точнее, литературной судьбы не бывает без чудес.) В редакции «Юности» я получила командировку на Кавказ. В Грозный, Владикавказ и Туапсе — к Татьяне Николаевне Кисельгоф.
Но тут маленькая предыстория.
…В том, что моя книга о Булгакове была зарублена в издательстве «Художественная литература», ни положительные, ни отрицательные качества самого сочинения никакой роли не играли. Дело было в Булгакове. Все решалось в неких недоступных мне, ужасно высоких инстанциях, и в инстанциях этих, поразмыслив, решили, что Булгаков подробного исследования его творчества, тем более биографии пока не заслужил.
Ну, не заслужил и не заслужил. Всё? Нет, не всё. При заключении договора я получила аванс и, следовательно, была у издательства на крючке. По условиям договора и по принятым в советских издательствах нормам я должна была книгу послушно переписать — независимо от того, будут ее в дальнейшем издавать или нет. (Было ясно: не будут.) Переписать с учетом всех сделанных мне замечаний — независимо от того, признаю я эти замечания дельными или нет. (В большинстве случаев — нет, не признавала.) В противном случае надлежало вернуть аванс — причем сумму бoльшую, чем я получила. Меня почему-то приводило в отчаяние именно это: сумму бoльшую, чем я получила.
«Как может человек выплатить издательству деньги, если у этого человека никаких денег нет?» — поинтересовалась я у заведующего редакцией. «Взыщут», — флегматично ответил заведующий. «А как взыщут, если денег нет?» — «Опишут имущество», — пояснил заведующий. Признаться, я не поверила. Какое имущество у советского человека? И зачем издательству «Художественная литература» мое бедное имущество?
И тут неожиданно и совсем в другом месте я получила полную консультацию по этому вопросу. В Харькове я жила в рабочем районе, в поселке Тракторного завода, и, как все жительницы этого района, много времени проводила в очередях. В обыкновенных очередях — за молоком и хлебом, за маслом и мясом, за мукой и картошкой. Словом, в гуще народа. Там много интересного можно было услышать, многому полезному научиться — например, как варить прекрасный борщ из консервов «Бычки в томате», если в магазинах уже давно нет ни мяса, ни рыбы. А тут стоявшие в очереди терпеливые женщины вдруг затеяли обсуждение того, что происходит, когда человек задолжал государству. («Какие у них могут быть долги государству? Они же книг не пишут», — подумала я. Но промолчала.)
«Описывают, а потом вывозят, — со всеми подробностями рассказывала одна. — Ну, просто все вывозят из дома, под чистую». — «Детское не берут», — вмешалась другая. «Еще как берут! — включилась третья. — Ребенок спал, ботиночки под кроватью стояли, так они и ботиночки забрали».
Я получила выстоянные мною продукты, пришла домой. Мой маленький сын спал, под его кроватью стояли ботиночки. Я заплакала и поняла, что нет у меня другого выхода — буду калечить и переписывать книгу.
А потом оказалось, что все к лучшему, как говаривал Михаил Булгаков. Ведь пока в издательстве спорили и терзали мою рукопись, пытаясь поточнее сформулировать свои политически выверенные претензии, я продолжала работу. Материалы были бесконечны; их было гораздо больше, чем я успевала освоить; больше, чем могла бы вместить книга.
Теперь я не правила, я просто выбрасывала к чертям все, что вызывало возражения моих редакторов. Выбрасывала целые главы и писала новые… о других событиях в жизни Михаила Булгакова… о других произведениях… о других проблемах в его произведениях… Я давно знала: можно с любой стороны подойти к моему герою — главное, нужно его понять и верно, насколько у меня хватит таланта, осветить то, что я поняла. Тогда, может быть, его увидят живым читатели… Я сама не сразу осознала, что пишу совсем другую книгу. И в течение двух или трех лет написала ее.
Тем временем «сверху» пришло распоряжение: рукопись считать «творческой неудачей». Это не было оскорблением. Просто такая формулировка позволяла издательству списать аванс. Новый текст издательские редакторы читать не стали. Зачем? Правила соблюдены: рукопись представлена — оказалась творческой неудачей — аванс списан… Но был добровольный рецензент, все-таки рукопись потребовавший и прочитавший. Этим рецензентом был Константин Симонов. В своем отзыве (в форме письма, обращенного к автору, но это, так сказать, художественный прием) К. М. Симонов писал:
«Мне кажется, что эта работа сейчас представляет собой творческую биографию того типа, который в принципе подходит для издания в серии „Жизнь замечательных людей“. И я в качестве таковой готов этим письмом к Вам рекомендовать эту работу к рассмотрению в издательстве „Молодая гвардия“.
Самое интересное и новое для меня в Вашей работе — это рассмотрение биографии Булгакова, основанное, как мне это ясно, на огромной исследовательской работе. Особенно это относится к периоду юности, молодости, становления Булгакова как художника.
Я бы хотел рекомендовать этим письмом одному из наших толстых журналов опубликовать первые четыре главы Вашей работы — как отдельную статью. Мне такая публикация кажется весьма интересной»[203].
Ни один из толстых журналов, однако, письмом Симонова не заинтересовался. В издательстве «Молодая гвардия» рукопись долго читали (я уж начала волноваться — не зачитали бы), вернули, поблагодарив за доставленное удовольствие. И только в «полутолстой» (или «тонкой»?) «Юности» прочли и рецензию и рекомендованные рецензентом первые главы моей работы. Все-таки это было по их специальности — молодые годы знаменитого писателя.
Материал был сложный, журнал по объему небольшой, поэтому предложили написать две статьи. И тут, вместо того, чтобы броситься к пишущей машинке, я взмолилась о командировке! Это в написанном мною тексте все звучало убедительно. У меня же какие-то мои идеи вызывали сомнения. И своим собственным выводам, основанным на
