Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

обширного окрестного озера, приглашая в эти походы ссыльного мальчика Теодора, что-то иногда рассказывая и объясняя ему. Как-то сидя на берегу озера, Фрол, о чем-то размышляя про себя, вдруг высказался вслух: «Три революции было — хорошо!.. (Первая русская 1905–1907 гг., Февральская, Октябрьская революции. — А.Н., И.Т.) Теперь бы надо четвертую революцию организовать, чтобы эту рабоче-крестьянскую интеллигенцию уничтожить!»[40]. Слова эти своей ожесточенностью, по воспоминаниям Теодора, поразили его, хотя он, конечно, не понял, что же имел в виду старик Фрол. Много позже Теодор интерпретировал это Фролово заявление как извечный крестьянский протест против угнетающей народ власти, которая тогда выступала под маской рабоче-крестьянской интеллигенции. А возможен ли был реальный союз между крестьянством и интеллигенцией в русской революции? Теодор в своих альтернативных историко-социологических изысканиях отвечал на этот вопрос утвердительно. По его мнению, поиски такого продуктивного ответа начались еще во времена переписки Веры Засулич с Карлом Марксом о судьбах русской общины[41], с политических прогнозов народовольцев о возможных путях грядущей русской революции[42], потом продолжались в подвижнической деятельности земского и кооперативного движений, интеллектуальной вершиной которых стали труды школы А. В. Чаянова[43].

Теодор Шанин создал даже специальную монографию, посвященную первой русской революции 1905–1907 годов. Шанин считал, что она оказалась позабыта и мало исследована на фоне знаменитой Русской революции 1917 года, хотя многие корни революционного 1917‑го произрастали из революционного 1905 года. Именно поэтому Шанин попробовал дать комплексный междисциплинарный анализ этой первой русской революции. По нашему мнению, эта книга до сих пор остается лучшим сочинением о первой русской революции как в российской, так и в международной историографии, поэтому остановимся на анализе ее положений подробнее. К тому же сам Шанин подчеркивал, что из всего им написанного эта книга ему наиболее дорога, именно ее он считает наиболее удачной[44].

Книга эта открывается специальным методологическим введением, в котором рассматриваются в единстве три методологических принципа: эпистемологический, историко-социологический и социально-психологический[45]. Эпистемологический принцип заключается в постановке вопроса о познаваемости феноменов истории. Следуя бэконовскому различению четырех «идолов» познания, Т. Шанин считает, что в современной социальной науке обнаруживаются четыре «идола» восприятия и интерпретации истории.

Первый основан на постулировании прогресса, убеждении в том, что история развивается однонаправленно, прямолинейно, вперед и выше по пути стандартизации культур, обществ и социальных групп. Если исходить из этой точки зрения, весь мир, в том числе Россия, рано или поздно превратится в высокотехнологичный и «беспроблемный» штат Техас. Заключенная в этом предположении ирония не мешает воспринимать его вполне серьезно.

Второй связан с «теорией заговора» и является особенно влиятельным в странах, где персонификация власти в фигурах царей, вождей, фаворитов, соратников способствует сохранению и воспроизводству заговорщицких объяснений истории. В числе таких объяснений Распутин, конфузия на фронте, запломбированный вагон с большевиком — немецким наймитом, — происки жидомасонов. Именно «злые силы» сыграли фатальную роль в совращении с истинно верного исторического пути доброй и прекрасной страны.

Третий «идол» — творение постмодернизма. Современный эпистемологический пессимизм, возникший из цепи неожиданных событий нашего времени, несбывшихся амбициозных прогнозов, развенчанных объяснений прошлого, способствует культивированию модной иронии по отношению к любому углубленному истолкованию истории, в том числе российской.

Четвертый — сам Шанин упоминал при этом о своей склонности как раз к этому «идолу» — обязан своим существованием «теориям среднего уровня». Суть дела поясняется Т. Шаниным следующим образом: «Это не определение законов истории, а анализ заложенных в ней альтернатив <…> параллельных путей от многогранного прошлого к разному и многогранному будущему <…> Это историческая социология, особенности и внимание которой сфокусированы на перекличке, противоречивости, взаимосвязи и взаимопереходе „объективного“ и „субъективного“, в их обратной связи и выражении как „уроков истории“ в массовом, как и в элитном, познании. В этом взгляде, конечно, заложены свои „идолы“, которые нужно держать во внимании — в особенности, опасность потерять видение важности „объективного“ в его связи с „субъективным“ и „интерсубъективным“»[46].

Историко-социологический принцип основывается на разноплановости состояний обществ и, как следствие, признании особенностей, например, так называемых «развивающихся стран», или «третьего мира». Это различение автор во введении к книге обозначил метафорически: «Корни иного». По мнению Шанина, именно Россия на рубеже XIX–XX веков первой оказалась в положении развивающейся страны: «Характерные для стран „третьего мира“ социальная структура и международные обстоятельства в России соединились с продолжительной имперской историей, сильным государственным аппаратом и высокообразованной интеллектуальной элитой, способной к генерации современных и оригинальных политических идей»[47].

Социально-психологический принцип основывается на тематизации не только рационализируемых в общественном сознании и официальных доктринах идей и действий, но и так называемых заблуждений и эмоций. В качестве эпиграфов для соответствующего раздела книги выбраны высказывания Марка Блока о том, что, с одной стороны, «история имеет дело с существами, которые по природе своей способны преследовать осознанные цели»[48], с другой — «отношения, завязывающиеся между людьми, взаимовлияния, как и путаница, возникающая в их сознании, — они-то и составляют для истории подлинную действительность»[49]. Автор убедительно показывает, что эмоции играют огромную, а порой и решающую роль в революциях: «Ученые, исследующие общество, часто упускают из виду важнейшую составляющую любой революционной схватки: пыл и гнев, которые движут революционерами и делают их теми, кто они есть. Гнев и страсть невозможно операционализировать в таблицах и цифрах. Для тех, кто столь утончен, что не замечает многих реалий, всепоглощающие эмоции кажутся вульгарными или неискренними. Но без учета этого „фактора“ любое объяснение революции остается неадекватным»[50]. Это не означает, конечно, что «операционализируемые» события излишни для объяснения. Книга Шанина насыщена таблицами, картами, моделями, построенными на основе данных статистики, экономики, политологии, регионалистики и крестьяноведения. Значительную часть источниковой базы работы составляют документы, собранные автором в десятках библиотек и архивов на Западе и в Советском Союзе.

Книга состоит из двух частей. Часть первая — «Революция» — посвящена событиям первой русской революции, ее движущим силам, а также ее историографическим интерпретациям. В части второй — «Момент истины» — рассматривается воздействие, которое оказала революция на последующие события в России вплоть до 1917–1922 годов.

Автор детально анализирует взгляды российских и западных социальных мыслителей конца XIX — начала XX века на возможную революцию, дает разъяснения понятиям «революция» и «революционная ситуация», фиксирует наиболее крупные социальные выступления до 1905 года: студенческие беспорядки 1899–1901 годов, аграрные волнения 1902 года, забастовочную волну 1903 года. Проводится детальная инвентаризация оппозиционных правительству политических движений, которые к началу века формируются в