Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Для понимания того, что происходит в обществе, надо понять механизмы — смысловое наполнение и культурные факторы, — которые обеспечивают действия и развитие этого общества. А идея экономического и социального базиса, определяющего надстройку, или, по-другому, выражающего себя в суперструктуре, не способна объяснить мне удовлетворительным образом существующую социальную систему. Меня не интересовала теология — меня интересовали человеческие смыслы.
Помню, была там студентка, которая понимала больше, чем другие, и она задала вопрос: чем я собираюсь теперь заниматься? Я сказал, что этикой. Она спросила: почему этикой? А я ответил: потому, что без этого теперь нельзя двигаться вперед, — непонятно, куда двигаться. После этого началась перестройка, началась русская эпопея, которая начала съедать и мое время, и мое внимание. Поэтому я не продвинулся серьезно ни в одной из этих тем.
Собственно говоря, моя научная работа задержалась: я писал тут статью, там статью — но это не систематический профессиональный уровень. В этом смысле у меня особых амбиций никогда не было. Но без этических критериев нельзя разобраться в человеческой общественной жизни. Но без этических критериев мы не понимаем, что делаем, когда действуем коллективно. Частично это доказывается тем, что уже 200 лет, со времен Канта, на мой взгляд, не было ни одного нового слова по вопросам этики. Мы как-то не знаем, как к этой теме подступиться, и потому избегаем ее.
Наука начинается от объективного, потому что мы не умеем действовать на территории других вещей. Наука заявляет обязательную объективность самой себя, любые элементы науки, не основанные на объективных данных, считаются спекуляцией, предположениями, а значит — от дьявола. Таким образом, мир науки отметает проблемы этики. Но, на мой взгляд, без того, чтобы углубиться в это, невозможно понять социальную жизнь человека. Как понять и объяснить современную (да и вообще любую) историю, не принимая во внимание этические ценности лидеров, их действий и обществ, из которых они произошли? Это особенно верно для XX века, и XXI век, похоже, сталкивается с той же дилеммой.
Я пришел к этому выводу и осознанию, и здесь все прекратилось. Во мне жили два разных человека, и активист, основанный на этике, начал оттеснять мыслителя-объективиста.
И еще один рассказ, который, быть может, даст возможность разобраться в чем-то личностном. В конце 1950‑х в больнице, где я трудился как социальный работник, была женщина, которая занималась хиромантией. Ну, я, конечно, считал, что все это глупости, ненаучно и только дураки этим занимаются. Но она посмотрела на мои руки, не спросив разрешения, и после этого говорит: «Хочешь, чтобы я тебе сказала, что у тебя на руках?» Я сказал: «Не очень, все это чепуха». Она сказала: «Понимаешь, твои руки очень интересные, поэтому я обратила на них внимание. Ты извини, что на руки посмотрела не спросив. Но в моей профессии они до того интересны, что не могла глаз отвести». Я говорю: «А что в них особенного?» Она отвечает: «Это две руки двух разных людей, а не одного и того же человека. Обычно обе руки говорят примерно одно и то же, с легкими изменениями. У тебя две руки: одна — мыслителя, вторая — деятеля. И обе согласны только в том, что у тебя будет долгая жизнь».
Последнее, скажем, доказано: мне больше 80. Но есть что-то также в том, что во мне сидят как будто бы две души. Думаю, что в каждом есть такое раздвоение, но во мне оно особенно сказывается — или это мне кажется.
У меня нет сомнения, что, если бы я рос в моей коренной семье, не было Второй мировой войны и всего такого, то вырос бы мягким, задумчивым молодым человеком с тенденцией прятаться по углам, читать философские книги, сочинять стихи или сосать палец. И командовала бы мной какая-нибудь умная, властная женщина. Но только действительность сформировала меня не таким.
Надо напоминать себе все это: мы слишком рано забываем. Забывается то, во что трудно поверить.
А. Никулин, И. Троцук
Теодор Шанин и Русская революция
Теодор Шанин в своих занятиях исторической социологией много внимания уделял исследованию вопросов революционных преобразований в различных странах мира, часто обращаясь именно к русскому революционному опыту в своей аналитической работе.
Размышляя над особенностями собственно движущих сил российских революционных событий начала XX века, Шанин со времен своих аспирантских штудий в середине 1960‑х полагал, что главная загадка Русской революции кроется прежде всего в поведении и взаимодействии русской интеллигенции и крестьянства.
Сначала о русском крестьянстве. Теодор начиная с первой монографии начала 1970‑х «Неудобный класс»[38] последовательно исследовал логику политического поведения русских крестьян. А в конце своей жизни Теодор вместе с его русским другом — замечательным ученым-аграрником Виктором Даниловым — с 1990‑х разрабатывал концепцию великой крестьянской революции в России, доказывая, что именно крестьянство сыграло в революции решающую роль. Шанин и Данилов в 2000‑е хотели вместе даже книгу об этом написать, но не успели[39]. Ортодоксальная ленинско-марксистская теория, по мнению Теодора, давала неверный ответ со всей своей схемой поляризации крестьян на кулаков и бедняков, размыванием слоя средних крестьян. В книге «Неудобный класс» и в последующих работах Шанин доказывал, что, наоборот, в целом крестьянство так или иначе консолидировалось вокруг идейного и организационного лидерства средних крестьян, имевших собственное представление о том, как должна быть устроена сельская, да и вся российская жизнь. И этот крестьянский взгляд отличался и от либеральных, и от марксистских стереотипов, приписываемых крестьянству.
Между прочим, своеобразие российского политического крестьянского мышления Шанин ощутил еще одиннадцатилетним мальчиком, находясь в 1941–1942 годах вместе со своей мамой в политической ссылке в селе Большая Шелковка Алтайского края. По рассказам Шанина, в том селе жил один пожилой, всеми уважаемый крестьянин — дед Фрол, которому, вероятно, было лет 60 и который мальчику Теодору казался глубоким стариком. У Фрола были три сына. Один воевал на фронте против фашистов, другой служил в местном НКВД, а третий сидел в тюрьме. «Ну, что поделать, — заключал Теодор, — типичный тогдашний советский семейный расклад». Дед Фрол выделялся своим умом и жизненным опытом среди односельчан, например, он подчеркивал, что прошел солдатом три войны: Русско-японскую, Германскую (Первую мировую) и Гражданскую. Деду Фролу с его недюжинным, по местным меркам, интеллектом было скучновато среди односельчан. Иногда он принимался бродить по берегам
