Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Иногда в конце нашего с Гитлером совещания адъютант объявлял о приходе Бормана, после чего Борман входил в комнату со своими папками. Несколькими фразами он излагал суть присланных ему докладных записок. Говорил он монотонно, с нарочитой беспристрастностью и сразу же предлагал собственное решение. Обычно Гитлер кивал и произносил: «Согласен». На основании этого единственного слова или весьма расплывчатого замечания, едва ли означавшего приказ, Борман зачастую набрасывал длинные инструкции. Вот так иногда за полчаса принимался десяток, если не больше важных решений. «Де-факто» Борман руководил внутренней политикой рейха. Несколько месяцев спустя, 12 апреля 1943 года, Борман заполучил подпись Гитлера на, казалось бы, маловажном документе и стал «секретарем фюрера». Если до этого момента его полномочия, строго говоря, сводились к партийной деятельности, новый пост давал ему доступ в любую сферу.

После моих первых заметных достижений в области вооружений Геббельс, не жаловавший меня еще со времени его романа с Лидой Бааровой, сменил гнев на милость. Летом 1942 года я попросил его поставить пропагандистский аппарат на службу военному производству, то есть отражать в кинохронике, иллюстрированных журналах и газетах наши проблемы. Мой авторитет возрос. Благодаря изданному министром пропаганды приказу я стал самой узнаваемой личностью в рейхе. Повышение моего статуса, в свою очередь, помогло моим подчиненным в их ежедневных битвах с правительственными и партийными бюрократами.

Геббельс-оратор производил впечатление фанатика, какими их все представляют, однако было бы совершенно неверно считать его кровожадным чудовищем и истериком. Геббельс сам был трудоголиком и строго следил за претворением своих идей в жизнь. И при этом он никогда не увлекался мелочами настолько, чтобы потерять контроль над общей ситуацией. Он обладал даром отделять суть проблемы от сопутствующих обстоятельств и был способен на беспристрастные суждения. Меня поражал его цинизм, но логичность его мышления выдавала университетское образование. Однако в присутствии Гитлера Геббельс казался чрезвычайно скованным.

На первом, успешном этапе войны честолюбие Геббельса никак не проявлялось. Напротив, уже в 1940 году он объявил, что сразу же после победного окончании войны намерен посвятить остаток жизни своим разнообразным увлечениям, а всю ответственность пусть берет на себя следующее поколение.

В декабре 1942 года катастрофическое развитие событий заставило его чаще приглашать к себе трех своих коллег – Вальтера Функа, Роберта Лея и меня. Выбор, типичный для Геббельса, ибо все мы имели высшее образование.

События под Сталинградом потрясли нас. Это была трагедия не только солдат 6-й армии. Проблема была гораздо глубже: как при гитлеровском порядке могла случиться катастрофа? До тех пор на каждое отступление обязательно приходился какой-нибудь успех. Новый триумф сглаживал все провалы или по крайней мере заставлял забыть о них. Теперь же впервые мы испытали горечь ничем не возместимого поражения.

В одной из наших бесед в начале 1943 года Геббельс подчеркнул, что в начале войны мы одерживали великие военные победы, ограничиваясь полумерами внутри рейха: «Постепенно мы привыкли к мысли, что будем и дальше побеждать, не прилагая особых усилий. С другой стороны, можно считать удачей для британцев тот факт, что им пришлось бежать с континента в начале войны. Катастрофа Дюнкерка заставила их осознать необходимость сокращения производства товаров народного потребления. Сталинград стал нашим Дюнкерком! Невозможно выиграть войну, лишь поддерживая в обществе уверенность в победе».

Геббельс ссылался на донесения своих информаторов о растущем в народе беспокойстве и недовольстве. Люди требуют наложить запрет на все излишества, которые не помогают общенациональной борьбе, говорил Геббельс. В этом он видит великую готовность народа напрячь все свои силы, и, если мы хотим возродить доверие к руководству, значительные ограничения – настоятельная необходимость.

Для увеличения выпуска вооружения, к которому призывал Гитлер, также требовались значительные жертвы со стороны общества. Приходилось учитывать и то, что для компенсации колоссальных потерь на Восточном фронте предстояло мобилизовать на военную службу восемьсот тысяч относительно молодых квалифицированных рабочих[147]. Каждое сокращение трудовых ресурсов Германии усугубляло трудности промышленности.

С другой стороны, авианалеты показали, что даже в серьезно пострадавших городах продолжается нормальная жизнь. Например, исправно собирались налоги даже после того, как бомбы разрушили некоторые здания министерства финансов и много документов было уничтожено.

Исходя из своего принципа личной ответственности в промышленности, я сформулировал программу, в которой предусматривалось большее доверие к населению, что позволяло сократить штаты контролирующих и управленческих органов и высвободить около трех миллионов человек. Мы предложили возложить на налогоплательщиков ответственность за достоверное заполнение деклараций, переоценку облагаемого налогом дохода и налоговые отчисления. В пользу этого предложения мы с Геббельсом приводили следующий довод: если ежемесячно на войну тратятся миллиарды, то какое значение имеют несколько сотен миллионов, потерянных правительством из-за нечестности отдельных индивидуумов?

Но значительно больший переполох вызвало мое требование увеличить рабочий день всех правительственных чиновников до продолжительности рабочей смены в военной промышленности. Одна эта мера, как показали самые простые арифметические расчеты, высвободила бы для наших нужд около двухсот тысяч чиновников. Более того, я предлагал еще один источник рабочей силы: резко понизить уровень жизни высшего класса. На совещании в управлении централизованного планирования я не пытался смягчить эффект, произведенный моими радикальными планами: «Предложенные мной меры означают, что на период войны, если она продлится еще длительное время, мы должны, грубо говоря, пролетаризироваться!»[148] Сегодня я рад тому, что мой план не был одобрен. Если бы осуществили мои предложения, то в первые тяжелейшие послевоенные месяцы Германия оказалась бы еще более экономически ослабленной и дезорганизованной. Однако я также уверен в том, что, например, Англия, оказавшись в подобном положении, без колебаний пошла бы на непопулярные меры.

Мы долго убеждали Гитлера в том, что определенные изменения необходимы. Следует значительно упростить административную систему, сократить потребление, ограничить культурную сферу. Я предложил поручить это Геббельсу, но Борман, боявшийся усиления власти соперника, был начеку и необходимые полномочия получил союзник Бормана по «комитету трех» доктор Ламмерс. Ламмерс был начисто лишен инициативности и воображения, зато ревниво пекся об интересах священной для него бюрократии.