Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль
Один пример: в определенном месте собрали с помощью полиции несколько сот лошадей и их владельцев, а у меня была задача определить размеры животных, провести их отбор и классификацию, а также определить закупочную цену каждой лошади. Я отсортировал лошадей, пронумеровал их и отправил маршем на запад, где их, согласно моему списку и паспортам с указанием цены, распределяли по фермам. Эти фермы были ослаблены из-за активного проведения экспроприаций лошадей в пользу вермахта, либо из-за несчастных случаев, либо по каким-то другим причинам. В результате они были далеко не в состоянии нормально выполнять сельскохозяйственные работы. Казалось, теперь все будет в порядке. Немецкие фермеры внесли деньги, согласно суммам, определенным и указанным мною. Деньги поступили в соответствующее ведомство, которое, со своей стороны, уже успело заранее авансом проплатить необходимые суммы (поскольку данное ведомство обладало административной властью в регионах, оно должно было заплатить также и владельцам лошадей).
Оплата осуществлялась следующим образом: я имел при себе сумму, примерно эквивалентную стоимости 170 лошадей, а также соответствующие квитанции об оплате в моем кармане, за минусом налога, а также скидок для администрации в данной местности. Представляя мне животное, фермер должен был назвать свое имя и место жительства, которые соответственно фиксировались в журнале. Тем не менее мне, например, было ясно, что запуганный несчастный польский фермер едва ли отважится пролепетать, заикаясь, свое имя. А если он и решится на это, то в обстановке царившей неразберихи его вряд ли правильно поймут. Итак, внешние приличия были соблюдены. Списки составлялись. Полицейское управление обеспечивало порядок. Однако деньги никогда не попадали туда, куда должны были попасть[22].
В более поздние годы от поляков, представляющих все общественные слои этого народа, а также из уст этнических немцев, как из Германии, так и из Поволжья, от украинцев, белорусов, галичан и т. д. я услышал подтверждение того, о чем мы догадывались, но осмеливались обсуждать лишь в узком кругу самых близких друзей. Передовые части наших наступавших войск, как и вновь назначаемая администрация, повсюду и повсеместно принимались населением. Но пришедшая следом партийная машина рейха единодушно проклиналась и повсюду воспринималась с ужасом.
Не каждый при этом «завывал вместе с волками», и только неразборчивые в средствах позволяли себе это. Но открыто выступить против сложившейся действительности тоже было невозможно, так как обычно это означало бы потерю тобой привычного способа существования, твоей семьи и самой жизни. Тот, кто обладал соответствующими знаниями и навыками, обычно просто получал почетную должность заместителя в определенной области, и горе тому, кто пытался стряхнуть с себя навязанные ему жесткие рамки. Были отработаны самые эффективные методы, чтобы добиться усердия и прилежания от каждого представителя народа, заставить его проявить себя с наилучшей стороны. Существовали способы превратить его в самый эффективный рабочий инструмент, и, как я уже пояснял, они («волки») были свободны в выборе и использовании таких средств. Товарищ из народа постоянно находился между молотом и наковальней. К его груди был приставлен пистолет, поэтому он всегда делал то, чего от него добивались, и даже больше.
Жизнь солдата на фронте была лучше, несмотря даже на то, что он вынужден был каждый час осознавать возможность оказаться на том свете. Но по крайней мере, он был избавлен от изматывающего нервы утомительного однообразия жизни в тылу, где жили мы. Он всегда радостно проводил свой отпуск дома и в кругу своих товарищей чувствовал себя лучше. Жесткий контроль и регулирование жизни в районах глубокого тыла были ему неведомы и непонятны. Он не сознавал, что даже его собственная семья и самые интимные моменты в ее жизни не остались без наблюдения. Например, мать и супруга в 8 часов утра должны были отправляться на собрание, беседу или курсы обучения. Сын в своей форме гитлерюгенда должен был тоже где-то выполнять свои обязанности, как и одетые в похожую форму и имеющие схожие обязанности сестры.
В то же время за хнычущими малышами до 6 лет, поскольку они еще не могли проходить соответствующую подготовку (и которым, к счастью, пока не приходилось носить форму), присматривали любящие старшие родственники или соседи.
Так все и было. Иногда были возможны варианты, но вот уже годы, как результат был один: воспитанное в таком духе молодое поколение слишком рано становилось отчужденным. Молодежь росла дикой и не признавала ни Бога, ни дьявола, не считалась с авторитетом ни родителей, ни школы.
Учащийся 6-го или 7-го класса одной из школ предстал перед судом для молодежи по обвинению в кражах из погребов, которые он совершил в качестве главаря шайки таких же юных учеников.
Отец мальчика был обязан присутствовать на слушании дела, во время которого имел место следующий диалог:
– Ваш возраст?
– Пятьдесят шесть лет.
– Род занятий?
– Почтовый служащий.
– Дети?
– Старший сын – военнослужащий, имеет высокие награды и хорошо продвигается по службе. Дочь замужем, зять – высокопоставленный гражданский служащий, сейчас тоже на фронте. И еще один сын здесь.
– Как стало возможным то, что обвиняемый юноша пал так низко?
Подавленный пожилой мужчина не смог удержаться и не сказать:
– Остальных детей вырастили мы вместе с женой, а вот этого воспитали вы.
Было очень неправильно с его стороны заявлять такое, так как это высказывание стало причиной его несчастья. Какого же? Дисциплинарное наказание и увольнение с работы без пенсии.
Раньше государство заботилось о воспитании молодежи. Однако для профессионального обучения все же был необходим частный преподаватель, и без всякого собеседования, даже не спросив меня о согласии, меня назначили в этом качестве в заведение, имевшее название Государственная коммерческая школа, с задачей обучать новичков.
Многие годы мне под любыми возможными предлогами удавалось избегать назначения под свое крыло таких новичков, и тем самым я избавлялся от связанных с подобной деятельностью раздражения и беспокойства. Некоторые из занятий в коммерческой школе пришлось внести в черный список из-за таких вот новичков, в ряды которых часто попадали осведомители и прочие информаторы. Как члену экзаменационной комиссии, мне время от времени приходилось участвовать в некоторых школьных событиях, и часто это было больше, чем я мог выдержать, сдерживая гнев и раздражение, особенно если случалось нечто похожее на случай, приведенный ниже.
В своей заключительной речи баннфюрер[23] (которому было 19 или 20 лет) разъяснил собравшейся толпе преданных, внимательно
