Мария Конопницкая - О гномах и сиротке Марысе
Плача, присела она возле хомяка на корточки и ласково заговорила, словно мертвый зверек мог ее услышать:
– Не бойся, не бойся, бедненький! Не оставлю тебя с этой разбойницей. С собою возьму. Под высоким дубом вырою тебе глубокую могилку. Листочками ее выстелю и тебя прикрою листочками. Будет тебе хорошо, покойно… Хоть один из прежних друзей будет рядом… Ни за что тебя здесь не оставлю… Она наломала зеленых еловых веток, прикрыла зверька и, положив его вместе с пахучей хвоей в передник, заторопилась домой. Взгляни она на растущие в сторонке лопухи, ей сразу бросилось бы в глаза, что большие округлые листья шевелятся, хотя воздух тих – ни ветерка, а под ними мелькает что-то красное, будто огонек. Едва она свернула на тропинку к дому, лопухи раздвинулись, и показался хорошо знакомый нам гномик Петрушка. Озираясь по сторонам, он спросил шепотом кого-то:
– Взяла?
В ответ из бурьяна, скрывавшего норку хомяка, послышался тихий голос:
– Взяла!
И из травы, приложив палец к губам, осторожно вылез Хвощ. Но веселый Петрушка, не выдержав, закричал, приплясывая от радости:
– Ну и ловко же мы это обделали! Ну и ловко!
– Тише ты, сумасшедший! – зашипел Хвощ, хватая его за руку. – Орешь, будто ты один здесь! Услышит еще…
– Да что ты… Кузнечики вечером так наяривают, что больше ничего не слышно. Ну, а разве не ловко мы все это подстроили? – Тут и ловкость не нужна. Она сама, без подсказки, всех жалеет. Такая добрая…
– Это верно! Золото, а не девочка! С другой бы еще повозиться пришлось!
– Но только ты так громко подсказывал про дуб да про могилку, что я даже испугался: вдруг обернется и увидит тебя в лопухах? – Уж я такой! Не люблю канитель тянуть! Или пан, или пропал! Вот видишь – она ничего не заметила.
– Зато у меня совсем ноги затекли, – сказал Хвощ. – Ведь спозаранку сижу здесь и веточкой муравьев от хомяка отгоняю, чтобы Марыся не побоялась его взять.
– А я и вовсе чуть ноги не переломал, когда удирал от Марыси, чтоб ее сюда заманить. Она, наверное, подумала, что это ты: я даже колпак надел и трубку у Василька одолжил, чтобы на тебя быть похожим. А как влетел в лопухи – думал, заору. Оказывается, там крапива! Представляешь? Если бы не король, ни за что бы не усидел! Полно крапивы! Но что поделаешь, раз ему обязательно нужно, чтобы Марыся зерно нашла и этим Петра отблагодарила. Ну, пошли за ней… Только тише…
– Знаешь, Петрушка, ты бы разулся – у тебя сапоги скрипят!… – Разуться? Еще не хватало! Шлепай сам босиком, тебе небось не впервой – привык, когда у бабы подкидышем жил. Но чтобы я, слуга и приближенный его величества, босиком ходил?!
– Не хочешь – как хочешь! Пошли! Только не скрипи!
– А на что мне скрипеть!…
И молча, взявшись за руки, они крадучись пошли за девочкой. Петрушка приседал на цыпочках в высоких красных сапогах, и в самом деле скрипевших, как немазаная телега, а Хвощ шаркал огромными туфлями, которые поминутно сваливались у него с ног.
VВзошла луна и волшебным серебряным светом озарила тропинку. Марыся, вся белая в лунном сиянии, шла, подняв лицо и крепко сжимая худыми ручонками края передника, из которого торчали еловые ветки, прикрывавшие хомяка. Она торопилась – перед сном надо было еще кое-что успеть по хозяйству.
Дорогой она все раздумывала: сказать Кубе с Войтеком про хомяка или не говорить?
Вдруг рядом послышался шепот:
– Нет, нет! Не говори! Еще, чего доброго, выроют хомяка. Мальчики они, конечно, неплохие, но ведь у ребят всегда озорство на уме. Лучше не говори! А Марысе показалось, будто она сама это подумала. Она прибавила шагу, не замечая, что рядом с ее тенью скользит по дорожке чья-то коротенькая тень.
Это был Петрушка. Ему непременно нужно было, чтобы Марыся сама похоронила хомяка. Нашептав ей это, он двумя большими прыжками вернулся к Хвощу.
– И что ты только вытворяешь! – проворчал Хвощ, подымая колпак, сбитый Петрушкой.
– Ой, как я рад, как я рад! – не слушая, твердил Петрушка. – Теперь король будет доволен. Если б не за девочкой идти, я бы здесь до самого утра кувыркался!
– Это еще зачем?
– Как зачем? Разве ты не знаешь: когда гномы при луне кувыркаются, бабы в деревне друг с другом бранятся.
– Ну и что?
– Да ничего. Пусть побранятся. Завтра суббота, они масло сбивают, а злая баба быстрее масло собьет! Вот увидишь, какое жирное пахтанье будет! – Вечно у тебя глупости на уме!
– Глупости? Да ты соображаешь, что говоришь? Жирное пахтанье – это, по-твоему, глупости?
Но Хвощ положил ему руку на плечо и сказал:
– Слушай, Петрушка, нам надо поторапливаться. Вон уже мазанка виднеется. Ты мотыгу под дуб поставил?
– А как же! Из сеней взял.
– Вот и хорошо! Смотри, прямо к дубу идет… Ах ты умница! Марыся и в самом деле направилась прямо к дубу, который тихо шелестел, словно что-то шептал.
Марыся остановилась под дубом, ища глазами какую-нибудь палку, чтобы вырыть для хомяка могилку, и вдруг увидела прислоненную к стволу мотыгу. – Тятенька мотыгу забыл… – прошептала она. – Можно выкопать ямку поглубже!
И, положив хомяка на траву, принялась за дело. Ударила раз мотыгой, ударила другой – и сама удивилась, как ей легко копать. Мотыга как перышко, земля рыхлая, будто ее только что вскопали.
– Вот как я окрепла на Петровых харчах! – прошептала она с улыбкой. – Когда гусей пасла, раза в два… какое – раза в четыре слабее была! «Чем же мне отблагодарить Петра за хлеб?» – подумала она и вздохнула.
Тут мотыга, пробив тонкий слой земли, провалилась в глубокую яму.
Марыся еле в руках ее удержала.
– Батюшки! Вон сколько места корни себе вырыли, чтобы просторней было!
Ну что ж, и мой хомячок уместится.
Тут из-за ветвей выглянула луна, и под дубом стало светлее. Марыся взяла хомяка, прикрыла хвоей и опустила в яму, но руки ее погрузились во что-то сыпучее. Зачерпнула она пригоршню, смотрит – пшеница, золотом отливает! Пошарила еще – а там целая куча зерна. Как у богатого мужика в закроме! Куда ни сунет руку – везде зерно, зерно… Луна осветила яму, и зерно засияло, как клад, про какие рассказывают в сказках. А дуб шумел тихо-тихо, ласково…
– Батюшки! Зерно! Зерно! – твердила ошеломленная Марыся.
Потом с громким криком бросилась бежать к дому.
Влетела, остановилась на пороге, сердце бьется, как птица в клетке. – Хозяин! Тятенька! – проговорила, задыхаясь, и слезы радости жемчугом брызнули из глаз.
Петр сидел перед печкой на табуретке, понурив голову и запустив в волосы корявые пальцы. Он так ушел в свои грустные думы, что даже не слышал, как скрипнула дверь и вбежала Марыся. – Тятенька! – повторила она, потянув его за рукав. – Пшеница!…
Петр посмотрел на нее тупо, не понимая, о чем она. Сон это, что ли?
Но Марыся не отставала:
– Пшеница нашлась, тятенька! Много пшеницы!…
Петр вытаращил глаза, и на лбу у него вздулись жилы. – Что ты мелешь? Что мелешь, девчонка? – вскричал он, схватив ее за плечо.
– Я ничего… – пролепетала Марыся, хотя у нее от боли в глазах потемнело. – Говорю, пшеница нашлась для посева! Вскочил Петр с табуретки – и за шапку.
– Что?… Где?… Где пшеница?
Руки у него дрожали, ноги подкашивались, и язык словно отнялся от радости.
– Где же она? Где?…
– Да под дубом! Под нашим дубом! – весело закричала Марыся. – Захватите, тятенька, мешок или ряднину – зерна-то там целая куча! – Целая куча, говоришь? – спрашивал Петр, разыскивая мешок за печкой. – Вот счастье-то привалило!… Ну, обрадовала ты меня – лучше родной дочери…
Марыся уже стояла в дверях:
– Идемте скорей, пока луна светит.
И они пошли.
Глава одиннадцатая
Как Вродебарин милостыню подавал
IЧудило-Мудрило, живший до происшествия с Марысиными гусями в норе у Сладкоежки, был в тот памятный день очень обеспокоен – его хозяйка не вернулась вовремя домой. Обычно лиса исчезала под вечер и являлась под утро. Уходя, она протискивалась в узкую лазейку, которая выходила к деревне, а возвращалась через широкий вход со стороны леса – так раздувало у нее живот от обжорства. Дома она заваливалась спать и храпела весь день до вечера.
Чудило-Мудрило не раз задумывался, где это пропадает его хозяйка по ночам, однако, будучи гостем, из деликатности не спрашивал.
Но однажды лиса сама заговорила с ним об этом:
– Перед вами, сударь, несчастнейшее из четвероногих, когда-либо живших на земле. Моя матушка была лунатиком, и я унаследовала от нее этот недуг. Сколько денег я ухлопала на разных докторов, коновалов, знахарей! Сколько порошков, микстур, бальзамов, пилюль проглотила! Половину состояния на это истратила! Достаточно сказать, что я целых три зимы отапливала квартиру одними рецептами, и, хотя морозы стояли лютые, у меня было жарко, как в бане. И что же вы думаете? Все впустую!
Только месяц взойдет – хоть узенький серпик, – меня так и тянет из дому побродить по крышам. Я даже за хвост себя привязывать пробовала – вон, видите, к тому колышку посреди норы, – но и это не помогло. Как потянуло меня, как я рванулась – на веревке только клочок шерсти остался, а я очутилась за порогом. Самая краса, самая кисточка пропала! Смотрите, до сих пор изъян виден. Распускают, правда, сплетни, будто кончик хвоста оторвали мне собаки кузнеца, но это бессовестная ложь и клевета! Я так привыкла бродить при луне, что это стало моей второй натурой, и теперь – светит луна или нет, – как только начнет смеркаться, не могу усидеть в норе. Даже наоборот, чем темней, тем неудержимей тянет меня в деревню.
