Мария Конопницкая - О гномах и сиротке Марысе

Мария Конопницкая

О гномах и сиротке Марысе

Правда это или байка —Так суди иль по-иному,Верь, не верь, а все ж узнай-ка:Есть народец малый – гномы.

Как ему не подивиться!Невелик росточком вышел —Войско в тыкве уместится:Каждый семечка повыше.

Где ж они? А на пригорке,И под камнем, и в чулане,В каждой ямке, в каждой норке —Вот спроси у старой няни!

И в запечке, и под печкой,В узкой щелке половицы —Уж найдет себе местечко,Всюду может примоститься!

Глядь – готовит за кухарку,Сахарку слизнул немножко,Со сковородки стянет шкварку,Под столом подымет крошку…

Щелкнул кнут в конюшне глухо —Знать, коню сплетает гриву…Шепчет сказку детям в ухо…Ну и чудо! Ну и диво!

Знают выходы и входы,Все увертки, все уловки!Нет проворнее народа —Ну и прытки, ну и ловки!

Так суди иль по-иному,Верь, не верь, вини в обмане —Только есть на свете гномы!Вот спроси у старой няни!

Глава первая

Как придворный летописец короля Светлячка узнавал, когда придет весна

Зима была такая долгая и студеная, что его величество Светлячок, король гномов, примерз к своему трону. С его седой бороды, посеребренной инеем, свисали сосульки, обледенелые брови сердито и грозно топорщились. Замерзшие капли росы жемчужинами сверкали на короне, а пар от дыхания изморозью оседал на ледяных стенках Грота. Королевские подданные, проворные гномики, надвинули на самый нос свои длинные колпачки и плотно закутались в красные плащи. А некоторые сделали себе шубы и кафтаны из бурого и зеленого мха, собранного в лесу еще осенью, из трута, шишек, беличьего пуха и перышек, что обронили птички, улетая за синее море. Но королю не годится одеваться, как попало. Он и зимой и летом носил пурпурную мантию. С незапамятных времен служила она королям гномов и уже порядком поистерлась и прохудилась – ветер продувал ее насквозь. Но, будь эта мантия даже новой, она ничуть бы не грела – сотканная из паутинок, которые весной протягивают по пашне красные паучки, она была не толще макового лепестка.

Вот и дрожал королишка в своей мантии, зуб на зуб не попадал, и все дышал на руки: они до того окоченели, что еле удерживали скипетр. В ледяном дворце огня ведь не разведешь. А не то и пол и стены потрескаются. Оставалось согреваться сиянием золота и серебра, лучистым пламенем брильянтов, крупных, с яйцо жаворонка, переливами солнца в хрустальных стенах тронного зала да сверканием длинных мечей, которыми размахивали храбрые гномы, чтобы удаль свою показать, а заодно и разогреться. Но тепла от всего этого было мало, и бедный старый король только лязгал немногими уцелевшими зубами, с нетерпением поджидая весны.

– Сморчок, мой верный слуга! – позвал он одного из придворных. – Выгляни-ка наружу, не идет ли весна?

Но Сморчок ответил смиренно:

– Государь мой и повелитель! Не время мне вылезать из-под земли, пока не зазеленела крапива под плетнями. А до той поры еще далеко!

Кивнул король головой и подозвал другого придворного:

– Синичка, может, ты выглянешь?

Но Синичке тоже неохота было нос высовывать.

– Государь мой и повелитель! – ответил он. – Мое время придет, когда защебечет трясогузка. А до той поры еще далеко! Помолчал король; но, видно, холод пробирал его не на шутку, и он опять сказал:

– Букашка, мой верный слуга, хоть ты выгляни!

Но и Букашке не хотелось вылезать на мороз.

– Государь наш и повелитель! – с поклоном ответил он. – Мое время придет, когда мушка проснется под прошлогодним листом. А до той поры еще далеко!

Опустил король бороду на грудь и вздохнул, да так тяжко, что в Гроте поднялась метель, и ничего не стало видно.

Прошла неделя, прошла другая, и вот в одно прекрасное утро сделалось светло-светло. Закапало с сосулек на королевской бороде, подтаял снег на королевских волосах, расправились смерзшиеся брови, и по усам, словно слезинки, покатились капли.

На стенах тоже начал таять иней, а лед трескался с таким грохотом, будто Висла вскрывалась. Стало так сыро, что король и все придворные принялись оглушительно чихать – словно пушки запалили. И то сказать – носы у гномов знатные!

Сами-то они народец мелковатый: увидит гномик крестьянский сапог, остановится, разинет рот и дивится, думает – башня. Забредет в курятник и спрашивает: «Это что за город такой и далеко ли до заставы?» В пивную кружку свалится – и ну верещать: «Спасите! В колодец упал!» Вот какая мелюзга!

Зато носы у них что надо. Такие бы носищи любителям табачок понюхать! Как расчихались да начали друг дружке и королю здоровья желать – земля задрожала.

На ту пору крестьянин в лес по дрова ехал. Услыхал, как гномы чихают, и говорит:

– Ого! Гром гремит! Значит, весна зиму поборола! Подумал, что это весенний гром, и немедля повернул к корчме: чего зря деньги на дрова переводить. Так и просидел там до вечера – все рассчитывал да прикидывал, как бы с работой управиться вовремя. Меж тем и вправду потеплело. К полудню у всех гномов оттаяли усы.

Начали они совещаться, кого послать посмотреть, пришла ли весна. Судили, рядили, наконец король Светлячок стукнул об пол своим золотым скипетром и молвил:

– Пусть наш ученый летописец Чудило-Мудрило пойдет и проверит, пришла ли весна.

– Вот мудрое королевское слово! – наперебой закричали гномы и уставились на ученого по имени Чудило-Мудрило.

А тот сидел, как всегда, над огромной книгой, в которую записывал историю королевства гномов с древнейших времен: откуда они ведут свой род, какие у них были короли, с кем они воевали и кого победили. Он описывал без прикрас все, что видел и слышал, а чего не видел, сам придумывал, да так складно, что заслушаешься, как начнет читать. Это он первый доказал, что гномы, хоть ростом с вершок, на самом деле – великаны. Просто они съежились, чтобы сукна выходило поменьше на плащи да кафтаны: больно уж нынче все дорого.

Гномы очень гордились своим летописцем. Попадутся им цветы – тут же сплетут венок и возложат ему на макушку. Последние волосы этими венками повытерли, и голова у него стала голая, как колено.

Вот стал Чудило-Мудрило собираться в дорогу. Запасся целой бутылкой черных-пречерных чернил, очинил большое гусиное перо и вскинул его на плечо, как ружье, чтоб нести легче было. Потом привязал книги за спину, подпоясался ремешком, надел колпак, сапоги, закурил свою длинную трубку – вот и в путь готов.

Друзья сердечно простились с ученым летописцем. Кто знает, не приключится ли с ним беды и доведется ли еще увидеться? Сам король хотел обнять его на прощание – очень уж он ценил своего летописца за ученость, – да не тут-то было: мантия накрепко примерзла к трону, и его величество никак не мог приподняться. Тогда король Светлячок простер свой золотой скипетр над ученым мужем. Тот приложился к его руке, и несколько замерзших слезинок прозрачными жемчужинами скатились из королевских очей, зазвенев на хрустальном полу. Королевский казначей Грошик подобрал их, положил в драгоценный ларчик и отнес в сокровищницу.

Целый день карабкался наш ученый, прежде чем выбрался на поверхность земли. Дорога, вся в узловатых корневищах вековых дубов, круто поднималась в гору. Гравий, камни, обломки скал с глухим шумом осыпались из-под ног в пропасть. Замерзшие водопады блестели, как ледяные зеркала, и ученый путешественник скользил по льду, с трудом подвигаясь вперед. В довершение всех бед он не взял с собой никакой еды. Силенок хватило только книги тащить, да большую чернильницу, да большое перо. И совсем бы выбился из сил Чудило-Мудрило, не попадись ему по дороге домик одного хомяка, запасливого и богатого.

Кладовая у хомяка ломилась от зерна и орехов. Он накормил голодного странника и даже позволил ему отдохнуть на сене, которым был устлан пол, но с условием, что тот никому в деревне не проболтается про его жилье.

– Там такие сорванцы! Пронюхают, где моя нора, – прощай, спокойная жизнь!

Приободрясь и подкрепившись, Чудило-мудрило поблагодарил гостеприимного хомяка и пустился в путь.

Шагал он теперь легко и весело, поглядывая из-под темного колпака на крестьянские поля, на луга и рощи. Зеленя изо всех сил тянулись вверх; в низинах пробивалась молодая травка, над разлившимся ручьем краснели ветви ивняка, а высоко-высоко в туманном небе курлыкали журавли. Любой другой гном сообразил бы по этим приметам, что весна не за горами. Но наш ученый просидел всю жизнь, уткнувшись в книги, и, кроме них, ничего на свете не знал и не видел.

И все-таки даже у него стало легко и радостно на душе, и, размахивая своим большим пером, он запел старинную песенку:

Прочь, прочь, прочь беги, грусть, тоска и хворь!Ну-ка, трубку разожги да бутылку раскупорь!…

Но не успел пропеть и куплета, как услышал чириканье воробьев на плетне, огораживающем поле, и сразу замолчал, чтобы не уподобляться этому сброду. Нахмурив лоб, с важным видом прошествовал мимо – пусть знает эта голытьба, что ученый им не товарищ.