Мария Конопницкая - О гномах и сиротке Марысе

Торжество было полное.

С песнями, с ликованием возвращались гномы домой, ведя перед собой пленника и неся на спинах мешки с зерном.

Над преступником устроили суд в Соловьиной Долине. Это было зрелище внушительное и торжественное. На заседание во всем своем великолепии явился король Светлячок.

Разжиревший Колобок поддерживал его пурпурную мантию. На голове короля блестела золотая корона, а брильянт в скипетре сиял, как восходящее солнце. В судебном зале на возвышении стоял государственный обвинитель – проницательный Кошкин Глаз; за его спиной – Хватай и Запирай в парадных мундирах, а поодаль, внизу, толпились гномы.

Все глаза были устремлены на подсудимого.

Он стоял понурый, сгорбленный, в жалком зипунишке, с крепко связанными за спиной лапками, позеленев от волнения и страха, и дрожал как в лихорадке.

Кошкин Глаз, блистая красноречием, окончил свою обвинительную речь и потребовал сурово покарать преступника: вздернуть на самом высоком суку дуба, взыскав убытки и судебные издержки.

Прокурор даже охрип от усердия и, громко сопя, отирал со лба пот фуляровым платком.

Но король поднял скипетр и сам спросил подсудимого:

– Как тебя зовут, несчастный?

Воришка совсем позеленел, и ноги у него подкосились – стражнику Хватаю пришлось подтолкнуть его к королю.

– Ошметок, с вашего позволения, – пролепетал он еле слышно.

– Зачем ты брал зерно?

– Бедствовал… Голодал я… Дети с голоду помирали…

– Но голод еще не дает права воровать. Верно?

– Да, ваше величество, – весь дрожа, ответил Ошметок.

– Что же ты можешь сказать в свое оправдание? – спросил король.

– Ничего, только то, что голодал… Страшно голодал.

– Но как бы ты ни голодал, тебе все равно не съесть столько зерна. Тебе и твоим детям хватило бы и десятой части.

– Я зимы боялся… Долгой, жестокой зимы, ваше величество… Прошлой зимой половина моих детей умерли! Ах, как они страдали! Младший сын на моих глазах умирал с голоду. Шесть дней и шесть ночей смотрел я на его мучения – и вот, жив остался… Лучше бы мне умереть вместо него!…

Король отвернулся, чтобы скрыть невольную жалость. В толпе гномов послышалось всхлипывание.

Это плакал Петрушка.

А Ошметок продолжал:

– За младшим – старший… И старший умирал у меня на глазах… Десять дней и десять ночей мучился… А я смотрел на его муки – и не умер… Король нахмурился, пытаясь удержать слезы, навернувшиеся на глаза.

Гномы тяжело вздыхали.

Петрушка громко плакал.

– А потом третий мой сын умер… – продолжал Ошметок. – Умер с голоду, а я смотрел и не мог ему помочь… У меня на глазах, король, сын умирал с голоду, а я остался жить! – И, весь дрожа, он забормотал невнятно, как безумный, полузакрыв глаза: – С голоду… С голоду… С голоду…

Но король, подняв скипетр, сказал:

– Я должен судить тебя со всей строгостью, ибо ты совершил тяжкое преступление. Украденное зерно было семенное, предназначенное для такого же бедняка, как ты, у которого тоже голодные дети. Пусть свершится правосудие!

– Смерть! Смерть преступнику! – вскричал Кошкин Глаз.

– Смерть! – в один голос рявкнули Хватай с Запираем. Ошметок стоял как громом пораженный, дрожа и поводя обезумевшими глазами.

Король отвернулся и хотел спуститься в зал, но из толпы вдруг выскочил Петрушка и упал ему в ноги.

– Даруйте мне голос в защиту осужденного, ваше величество! – молвил Петрушка. – Вы сами хотели дать мне его! Не надо мне нот – только голос в защиту осужденного!… Помилуйте его! Скажите, что вы его прощаете! Это и будет моей песней! Никакой другой мне не надо!

– Будь по-твоему, – сказал король, которого тронула доброта Петрушки, и, склонившись над ним, коснулся его скипетром в знак согласия. – Ты победил! Пусть исполнится твое желание! – И, подняв скипетр, он приказал: – Отпустите беднягу на свободу и накормите его детей. Отныне дети его будут получать еду с моего стола. А семена сегодня же отдайте пахарю и земле, которая ждет их.

Немало пришлось повозиться Марысе, чтобы навести порядок у Петра в хате.

Заглянула она и на огород. Но он так зарос, что у нее руки опустились.

«Эх, кабы конопли немного посеять! – мечтала она. – Вот славно бы:

убрать ее, высушить, вычесать и прясть золотистую нитку долгими зимними вечерами».

Бывало, мать ее пела чудесные песенки за прялкой. «И под капусту вскопать две грядочки. Земля черная, жирная, кочаны с дыню выросли бы!»

И решила Марыся весной за огород приняться.

«Но, чтобы весной сажать, – размышляла она, – надо уже сейчас прополоть, вскопать его. А разве я справлюсь одна? – И вдруг всплеснула руками: – А Войтек, а Куба! Чем не помощники!…» Но не только этот запущенный, заросший огород огорчал Марысю. Все чаще тосковала она по своим гусанькам, по пригорку в золотистых цветах, по Рыжику, который лежал, бывало, у ее ног на солнышке или с громким лаем носился вокруг стада.

Однажды, прибравшись в доме, вышла Марыся на ближний лужок. Вдруг видит: в высокой траве мелькнуло что-то похожее на красный островерхий колпачок.

– Хвощ! – крикнула Марыся и бросилась за ним.

Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди. А колпачок мелькал все дальше. Вот он пропал в кустах. Марыся кинулась туда.

Ей так хотелось увидеть Хвоща, расспросить… О чем? Она и сама не знала. Только бы догнать… И поблагодарить за все: и за гусей, и за угол в Петровой хате, и за Кубу с Войтеком, которые ей за родных братьев стали. И она со всех ног бежала за мелькавшим впереди колпачком – так быстро, как только позволял густой лозняк.

Но вот колпачок исчез и больше не показывался.

Марыся остановилась и огляделась вокруг.

Где она? Впереди, в нескольких шагах, кончался лозняк. Сквозь него, как зарево пожара, просвечивал багряный закат. А дальше виднелся хорошо знакомый лес.

Значит, она, не заметив, забежала на другой конец соседней деревни! Марыся сделала еще несколько шагов. Может быть, удастся поглядеть на своих гусей и на Рыжика!

И правда, из-за кустов увидела она выжженный солнцем пригорок, гусей, мирно щиплющих травку, и верного Рыжика, снующего вокруг них; а поодаль, на пшеничном поле, – новую пастушку: девочка то нагибалась, то выпрямлялась, срывая запоздалые маки, васильки и розовый куколь для венка. Марыся стояла за кустами и с любопытством смотрела. Но вот солнце село, и пастушка с помощью Рыжика собрала гусей и погнала домой. Рыжик все лаял на белую гусыню, которая и при Марысе то и дело отставала от стада. Пастушка замахнулась на нее хворостиной, и она, догнав гусака, побежала с ним впереди.

Стадо уже скрылось за горкой, а Марыся все стояла в кустах. Хотела хоть с Рыжиком и гусаньками увидеться, если уж Хвоща догнать не удалось, и вот они ушли, а она их так и не приголубила! Новой гусятницы побоялась. Вот трусиха!

Но теперь-то, когда никого нет, неужели она не посидит хоть минутку на своем пригорке?

Она раздвинула кусты. Что это?

На земле мертвый хомяк лежит, а неподалеку – мертвая лиса. У обоих бока изодраны, глубокие раны уже почернели.

Марыся ахнула и руками всплеснула.

Лисицу ей было не жалко, она ее боялась.

Но хомяк! Неужели это ее хомячок?

Раздвигая густой бурьян, Марыся побежала к его норке. На стеблях висели клочья шерсти – желтоватой и рыжей; на листьях, как кораллы, капли запекшейся крови. Вход в нору разрыт когтями. Марыся остановилась, пораженная.

– Бедный хомяк! – сказала она.

И правда бедный. Злодейка Сладкоежка привела угрозу в исполнение и весь свой гнев за гусей выместила на слабом зверьке. Но хомяк и сам был виноват. Зачем так равнодушно смотрел, как лиса подкрадывается к стаду? Почему не предупредил пастушку или хоть Рыжика? Сделай он это, и беды бы не было, пришлось бы лисе убраться отсюда подальше. А теперь вот мертвый лежишь, несчастный хомяк! Подумал бы о других – и себя бы спас!

Огляделась Марыся – в двух шагах от норки трава примята. Здесь притаилась Сладкоежка и отсюда бросилась на хомяка… Да, видно, стебли зашелестели, и хомяк, заметив лису, успел юркнуть в нору. Закипел бой не на жизнь, а на смерть. Хомяк нанес лисе тяжелые, смертельные раны, но та задушила его и уволокла в кусты. Хотела и дальше утащить, к себе в нору, да не успела – сама испустила дух. Бедный хомяк! Одно утешение оставалось у него: сознание, что в смертельной схватке со свирепым врагом он вел себя как герой. И в самом деле, без колебаний броситься на такое чудовище – на это не всякий решится! Он погиб, но погиб и враг, который был куда больше и сильнее его.

За свое равнодушие к другим маленький хомяк поплатился жизнью.

Но его смелость всю округу избавила от жестокого, коварного злодея. При виде истерзанного тельца мертвого хомяка, его погасших, а недавно таких живых глазок, неподвижно торчащих воинственных усиков, которыми он всегда шевелил так забавно, сердце у Марыси сжалось, и по бледному личику покатились серебристые слезы.