Феликс Кривин - Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола
— А я бы сказал: даже неплохо. Стоя перед ударным гласным, оно в какой-то мере принимало удар на себя — позиция небезопасная, но достаточно четкая и выразительная. Потому что, поймите, Морф, когда принимаешь удар на себя, позиция твоя значительно ясней, чем когда уклоняешься от удара. Тогда ты, так сказать, на ударном направлении…
— Фон Этик, вы опять развиваете тему безударных гласных. Вы же знаете мою позицию: слово надо изменить так, чтоб сомнительный гласный оказался под ударением…
— Знаю, знаю! Я только хочу сказать об этом Л. Оно так хорошо справлялось с работой в слове земля, что никого не удивило, когда его перевели в облако.
— Слово побольше, трехсложное — это вы имеете в виду?
— Да нет, не только… Я знаю, Морф, что вы не придаете этому значения, но согласитесь, что облако — это все же повышение по сравнению с землей.
— Так же, как баритон — повышение по сравнению с басом.
— Можете иронизировать. Но дело-то в том, что в облаке Л оказалось дальше от ударного направления, и, представьте, некоторые даже путали его с В.
— Не на письме, надеюсь?
— Я говорю о произношении. Некоторые говорили обВако, хотя никогда не говорили земВя… А потом из облака Л перевели в солнце. Опять-таки, согласитесь, повышение…
— Как тенор по сравнению с баритоном.
— Возможно. И знаете, что произошло?
— Если вы имеете в виду положение Л в слове солнце, то могу вас утешить: ничего плохого с ним не произошло. В слове земля оно было всего лишь суффиксом, а здесь попало что называется в корень.
— Оно-то — конечно, КАН'ЭШНА, Морф. Но только в солнце оно не произносится. Все произносится, а оно не произносится. Такие-то, Морф, дела…
Дядюшка Децибел встал на пути у ухаря Гика, и тот резко затормозил, в результате чего на него сзади налетела тетушка Шепотня, на тетушку профессор Храп и так далее, образовав настоящую свалку, именуемую у звуков какофонией.
— Нарушитель Гик, почему вы превысили скорость?
Гик ответил не сразу. Он поднял лицо кверху — туда, где царит чуждый звукам мир небесных светил, и сказал — уже совсем не ухарски, а тихо и даже немного грустно:
— В том краю, где гнездится над Землей Щебет, а у самой Земли хлопотливый Шелест провожает в далекий путь непоседливое Журчание, где по ночам не могут уснуть Шорохи и бродят одинокие Скрипы и Хрусты, — в том краю встретились однажды юный Плеск и лунный Блеск, встретились и решили больше не расставаться. Ночью, когда воздух вверху теплей, чем внизу, путь звуковой волны направлен снизу вверх, и Плеск, родившись внизу, помчался вверх, на родину Блеска. Он бежал туда, на родину лунного Блеска, чтобы донести до нее звуки Земли, но далеко убежать он не смог, потому что путь звуковой волны изогнут, и даже если он вначале направлен вверх, как это бывает по ночам, то потом возвращается назад, к родной Земле, может быть, единственной во Вселенной планете звуков. Он приземлился далеко-далеко, в другом краю, где никогда не живут Плески и Блески, и затих, а может быть, превратился в Свист или Стон — в один из тех звуков, которые рождаются в этом пустынном краю, когда его насквозь продувают ветры… И по ночам, когда путь звуковых волн направлен вверх, он пытается, снова и снова пытается взлететь туда, где он, может быть, встретится с лунным Блеском. Хотя он уже не прежний Плеск, время высушило его, выветрило из него все, что в нем когда-то плескалось, и все же в нем пробуждается прежний порыв — по ночам, когда путь звуковых волн направлен кверху…
— Разве это ответ на вопрос? — зашушукались возмущенные Шушуки. — Его спросили, почему он превысил скорость, а он что отвечает?
Фон Этик покачал головой:
— Он сказал, Земля — единственная во Вселенной планета звуков. Это значит, что мне в остальной Вселенной делать нечего. Допустим, там ничего нет — с этим можно еще согласиться, но если там нет также и звуков… Нет уж, такая жизнь не для меня.
— Вы еще выбираете, — вздохнул Мазурий.
— Я выбираю, потому что имею возможность сравнивать. По дороге сюда я имел случай насладиться тишиной… — Фон Этика передернуло от воспоминаний. — И в этой тишине я кое-что понял…
— Я всегда вам говорил, фон Этик: понять что-то можно только в тишине. Потому что только в тишине можно спокойно предаться размышлениям.
— Нет-нет, я не об этом. Я понял, что не всегда следует принимать удар на себя, хотя он и проясняет позицию. Это благородно, возвышенно, но не следует все же отрываться от Земли… Морф, я был там, где живут одни безмолвные камни…
— Расскажите, фон Этик!
— Я оказался в недрах, в подземном дворце, не столько сложенном, сколько сваленном из камней, которые были в нем одновременно и стенами, и жильцами, так что жильца нельзя было отделить от дворца, извините за невольную рифму. Ну, подумайте, Морф, какой смысл владеть дворцом и вообще имуществом, если тебя невозможно от них отделить? Как тогда понять, кто кем владеет?
— Когда вы сказали, что не стоит принимать на себя удар, вы имели в виду удар камней?
— В том числе и камней. Но слушайте по порядку.
— Извините, фон Этик.
— Вокруг залегла тишина. В недрах несметные залежи тишины, и некому расходовать этих запасов. У тех, кто не умеет спать, как спят камни, уже почти не осталось тишины, а здесь ее были несметные залежи… И вдруг я услышал в этой непроницаемой тишине: «Ать, два, бравой! Ать, два, бравой!» — «Не бравой, а правой», — конечно, поправил я, и мне ответил — кто бы вы думали? Камень.
«Разрешите представиться: солдат Бравоит, а если по всей формуле — Никель Ферум Эс Два… Ать, два, бравой!» Я опять поправил его, объяснив, что в слове правой начальная согласная должна быть глухой. Но он возразил: «Никак нет, бравой. У меня обе ноги бравые, поэтому я могу шагать только бравой. Ну, ладно, я пошагал».
Бравоит пошагал, но при этом не было видно, что он шагает. Может, камни потому и неподвижны, что им никак не удается по-настоящему пошагать?
Я спросил его, куда он шагает, и выяснилось, что шагает он на свидание. Его ждет Каломель, самая красивая и сладкая, потому что имя ее означает «красивый мед». Каломель была в двух шагах, но именно эти-то шаги были для Бравоита самыми трудными. «Ну проснись же, проснись! — говорил солдат Бравоит, покрывая словами расстояние, которое не мог покрыть шагами. — Ты видишь, я уже здесь, я пришел…»
И Каломель проснулась. Но Бравоита она не заметила. «Пусть ударят Гакманита!» — сказала она.
В этом месте рассказа фон Этика Синт и Морф почувствовали, что опять запахло плохой литературой. Хотя и Бравоит, и Гакманит, и Каломель — все это строго научные персонажи из науки минералогии, и именно из минералогии скорее всего почерпнул фон Этик те сведения, которые сейчас столь увлекательно излагал, но когда Каломель, красивая и медовая, потребовала ударить ни в чем не повинного Гакманита, тут уже запахло плохой литературой.
Известно, что хорошая литература не пахнет. Она проникает в нас незаметно, и у нас создается впечатление, что она там была всегда, задолго до того, как мы ее прочитали. А вот внешне художественная литература воздействует на внешние органы чувств, потому что в ней нет ничего глубокого, внутреннего.
«Пусть ударят Гакманита!» — это было рассчитано на эффект. Я просыпаюсь, передо мной стоит влюбленный солдат Бравоит, но я смотрю мимо него и говорю: «Пусть ударят Гакманита!» Так могла рассуждать Каломель, потому что она всю жизнь провела под землей и не могла выработать настоящего художественного вкуса. Но фон Этик… Фон Этик!
Фон Этик между тем продолжал:
— Едва она это сказала, как раздался оглушительный грохот и серый камень вспыхнул ярким пламенем. Возможно, от бессилия, что его бьют, а он не знает даже, кому ответить. «Ах!» — воскликнула Каломель и схватилась за то место, где, не будь она камнем, у нее могло быть сердце или что-то вроде этого.
Гакманит был прекрасен, как бывает прекрасен тот, кто не страшится принять на себя удар, но звездный час его длился всего несколько мгновений. А потом он стал тускнеть, пока не принял свой обычный серый вид. Каломель больше на него не смотрела.
Да, конечно, фон Этик начитался минералогии. В минералогии рассказывается об этом камне, о том, как он, обычно серый и неприметный, внезапно краснеет, когда его бьют. Неожиданное для камня самолюбие. Другие камни на такие вещи не реагируют: их бьют — и они бьют. Таковы у них отношения: кто кого сильнее ударит. Но краснеть, как спелое яблочко, — это, извините, не каменные дела, хотя о них и рассказывается в строгой науке минералогии.
А фон Этик продолжал свой рассказ:
— Все это время солдат Бравоит порывался вмешаться и командовал себе еще усердней, чем тогда, когда спешил на свидание: «Ать, два, бравой!» Но прийти на помощь Гакманиту ему так и не удалось.
