Холод и яд - Виктория Грач
Варя смогла лишь рассеянно кивнуть. Вытирая волосы и лицо, у двери ванной в одних лишь спортивных штанах стоял Артём. Он отнял от лица чёрное махровое полотенце и улыбнулся с позабывшейся беспечностью:
– О! А вы дома.
Фил хрюкнул, а потом на комод, звякнув о духи, оказалось отброшено послание Шаховским. С нечеловеческим гоготом, на который способны только парни, Фил напрыгнул на Артёма. Варе показалось, что тот чуть не рухнул на пол. Всё-таки устоял.
– Артемо-он… – взвыл Фил. – Бра-ат! Оковы тяжкие падут, темницы рухнут – и свобода, ага?
Артём заливисто и беззаботно расхохотался в ответ – от этого у Вари подогнулись колени. Пришлось привалиться к комоду, задвигая кружки к флаконам духов. «Неужели всё?» – тоненько пропищала в сознании робкая надежда.
Невероятно! Только вчера Артём, стремительно угасающий и хрипящий практически на последнем издыхании, не видел иного будущего, кроме тюремного. А сегодня стоял с полотенцем наперевес, и прыгал, и взрывался смехом в обнимку с Филом в её квартире.
В горле встал ком, не позволяющий вздохнуть. Всё внутри трепетало от удивления и, наверное, восторга, когда она смотрела на счастливых парней.
– Ну чего там у вас?
Папа материализовался за спиной беззвучно и бодряще потёр тёплыми ладонями её плечи. Варя вернулась в реальность. Но из горла не вырывались слова – только жалкий писк от перевозбуждения. Она молча мотнула головой в сторону бумажек, разлетевшихся по тёмному дереву, а потом, чуть подпрыгнув, крепко-крепко обняла папу за шею и с чувством чмокнула в щёку.
– Пап, спасибо! Большое-пребольшое!
– Пожалуйста, дочь, – папа погладил её по спине и разворчался: – Но лучше б ты в такие ситуации никогда-никогда не попадала.
– Это не я, – лукаво отозвалась Варя, оборачиваясь на парней.
– Знаем, плавали: оно само, – папа чмокнул дочь в щёку в ответ и мягко опустил на пол. – Ладно, сейчас поговорим.
На папиной руке завибрировали умные часы, и из кабинета донёсся рингтон телефона. Крякнув, папа сгрёб в охапку послание Шаховскому и скрылся в кабинете. Тут же Артём заговорщицки махнул рукой Варе:
– А ты чего там встала, как не родная прям? Иди сюда! Варвара-краса, длинная коса!
– Да ну тебя, – поморщилась Варя, потирая переносицу.
В носу свербило, глаза пощипывало, а в горле стоял тугой тяжёлый комок, не позволяющий завизжать от восторга. Варя лишь качнула головой и приблизилась к парням. Резким рывком Артём подтащил её к себе. Варя ткнулась носом в его грудь и до боли зажмурилась. От Артёма пахло папиным гелем для душа: цитрусом и гвоздикой.
– Что бы мы без тебя делали! – хохотнул над ухом Артём.
– Хероиня! – саркастично откомментировал Фил.
На кухне засвистел чайник, и тут же мимо прошёл папа, по пути отпустив едкое замечание:
– Бригада, блин!
Варя хохотнула. Артём небрежно подхватил её за талию, и Варя почувствовала, как земля уходит из-под ног. Не то Тёма по старой привычке приподнял её в воздух, не то она просто утопала в этих тёплых уютных объятиях. Варя взъерошила волосы Артёма – нужно было за что-то уцепиться – и, утопая, подумала: они не банда, не бригада и даже не просто друзья – семья.
Глава 16
Отлепив их двоих от Артёма, папа отправил его отзваниваться матери (и при этом многозначительно покосился на Варю, так что ей вдруг очень-очень захотелось попотеть над контрольной по химии, а не стоять перед ним в коридоре, сгорая от смущения), а их с Филом позвал кивком головы на кухню: чайник уже закипел. Варя пригладила растрёпанные косы и легко вдоль стены проскользнула мимо папы, продолжая смотреть на него самым невинным взглядом из-под ресниц. Папа покачал головой и что-то сказал Филу. Он ответил.
Варе некогда было вникать в их разговор: она вихрем металась по кухне, убирая со стола пустые тарелки и крошки, наполняя вазочки папиным печеньем – одним словом, накрывая стол к чаепитию. «Видела бы меня мама! Глазам бы своим не поверила. И похвалила бы: наконец-то за ум взялась хозяйка», – улыбнулась Варя, нарезая аккуратными полукольцами лимон. Голоса папы и Фила в коридоре и тихий смех Тёмы в глубине квартиры смешивались в один неразличимый гул, едва-едва доносившийся до кухни. Разлив всем чай, Варя настороженно прислушалась: её парень и её отец беседовали вполне мирно (если не считать лёгкого напряжения в голосе папы, которое, впрочем, присутствовало почти всегда) и обсуждали, видимо, обстоятельства получения письма.
– Балда ты, Фил, – проворчал папа, когда Варя подкралась к нему со спины позвать всех за стол.
«А меня бы балбесиной обозвал», – зависть тонким уколом коснулась души, заставляя обиженно поморщиться и по-детски высунуть кончик языка. Папа закатал рукава рубашки до локтей и небрежно глянул на часы:
– Когда там чай будет готов, а?
– Уже! – легонько напрыгнула на папины плечи Варя и рассмеялась. – Пойдёмте? А я сейчас Тёму позову.
Она рванулась было в свою комнату, но папа придержал. Его руки, жёсткие и тёплые, невесомо, но крепко сжали плечи. Варя глубоко вздохнула, намереваясь посмеяться или возмутиться, но папины слова, прозвучавшие над самым ухом зловеще, заставили бросить в сторону комнат томно-тревожный взгляд:
– Не надо его звать: пусть с матерью поговорит нормально. Он своё уже отработал. Ему этих дней в полиции – ты понимаешь – на полжизни хватит. Даже такой маленький срок взаперти может обычного человека запросто сломать, а Артём… Он же, блин, блаженный! – Варя хихикнула в кулак, покорно следуя в папиных объятиях к кухне. Папа продолжал вещать: – Ему нужно время отойти, переварить всё. Не смотри, что он сейчас такой весёлый – я его у отделения встречал, не узнал даже сначала – и не потому что не видел давненько – ссутулился, посерел. Я как будто на тридцать лет назад вернулся. Было у меня дело… – цыкнул папа, но договаривать не стал: возвращаться в прошлое не любил. – Артём ведь идеалист и романтик – таким о-очень сложно сталкиваться с несправедливостью жизни. А жизнь, дети, шутка несправедливая!
Закончил он уже громко, на всю кухню, так что Фил, с ногами взгромоздившийся на, вообще-то, Варино место, вздрогнул и неуклюже уселся нормально. Папа несолидно хмыкнул в сторону и, хвалебно потрепав Варю по голове, присел напротив парня. Фил пригладил волосы и напряжённо выпрямился, как обвиняемый перед судом: невооружённым взглядом было заметно его волнение, которое, впрочем,
