Зима, любовь, экстрим и хаски - Женя Онегина
Становится холодно. Я поплотнее заворачиваюсь в спальник и до пояса натягиваю брезентовую накидку. Ветра почти нет, и из-за этого сумрачная тишина кажется зловещей. Я больше не боюсь мороза и снега. И скрипа деревьев, и треска сломанных веток тоже не боюсь. Зато я знаю, что такое предательство. И людей опасаюсь гораздо больше зверей.
Странно, но на отца я почему-то не злюсь. Он так далеко, что это не имеет никакого смысла. Но если он вздумает заявиться в “Медвежий угол” вместе с Никой, я не буду молчать.
И в Сочи я не вернусь. Не теперь. Темный карельский лес, таящий в себе тысячу опасностей, за пару месяцев стал для меня родным домом, а его обитатели – настоящей семьей. Той, которой у меня никогда не было.
Вдалеке гудит мотор. Дорог рядом нет, а значит это может быть только Катя или еще кто-то из группы сопровождения пробега. Я приподнимаюсь в нартах и прислушиваюсь. Собаки волнуются, и первым, задрав морду к небу, начинает выть Сильвер. Лаки подхватывает и задает тональность, следом присоединяются остальные мальчики, а Роуз и Белла вступают неохотно. Их вой больше похож на отчаянный лай. Звук мотора становится все ближе, и я уже не сомневаюсь, что это снегоход. Проходит еще пара минут, прежде чем, нашу импровизированную стоянку освещают фары. Собаки, ослепленные светом, скулят. А я прикрываю глаза ладонью. Глохнет мотор.
И Катя недовольно спрашивает:
– Царевич, ты уснул что ли?
– Там никого, да, Кать? – спрашиваю я.
– Ага, как будто лавина в горах сошла. Снег и тишина. Готовимся ночевать здесь, Данька! Надеюсь, лопата у тебя есть?
– И лопата, и термос с кипятком, и спички, и даже спальник! – хвастаюсь я.
– Вижу, Царевич, жизнь тебя потрепала!
– Не без этого, Кать! Не без этого.
Нам нужно не больше получаса, чтобы разбить лагерь. Я расчищаю площадку под палатку, распрягаю собак и устраиваю их на ночлег. Свежей соломы у нас совсем немного, зато еды в избытке. Пока Катя занимается нашим спальным местом, я вожусь с Сильвером и Лаки. Первый устал, просит ласки и пытается напомнить мне, что вообще-то наше место на уютном диване в теплом доме, а не вот это все. Я глажу его покрытое льдинками пузо и пытаюсь понять, как мы вообще докатились с ним до такой жизни. А Лаки холодно. Она метис, и в такой мороз ее не спасает даже попона. Она жмется ко мне, и я обнимаю ее в ответ.
– Дань? – зовет меня Катя. – А мы будем разжигать костер?
Я не знаю. Я ни в чем не уверен, а потому беспомощно развожу руками. С костром теплее. А еще его видно издалека. И это и хорошо, и опасно одновременно.
– Давай не будем, – наконец решаю я. – И снегоход надо в елках спрятать. А собак возьмем к себе в палатку.
– Ты с ума сошел?
– Так теплее. И спокойнее, – замечаю я.
– Я все равно глаз не сомкну, – признается Катя, но к снегоходу идет.
– Ты же походница! Откуда столько пессимизма? – удивляюсь я.
– Мне не спокойно, Дань.
Я отлично ее понимаю. Я чувствую то же самое – странную зудящую тревогу, которая подтачивает мою уверенность изнутри.
В палатке немного теплее. Я достаю термос с кипятком, Катя заваривает чай и раскладывает бутерброды, на которые мы набрасываемся не хуже вечно голодной Беллы. На десерт нам достается пара энергетических батончиков и шоколадка.
После еды разговаривать не хочется, зато ужасно хочется спать. Но Катя считает иначе:
– Царевич, мы не можем лечь спать, пока у нас нет плана, – заявляет она.
– А нам нужен план?
– Всем нужен план, Даня!
– И что ты предлагаешь? – спрашиваю я, хотя отлично знаю, что она скажет.
– Я предлагаю вернуться к последней разметке и поехать в другую сторону.
– А я предлагаю завтра утром поехать обратно.
Дорогу на базу мы найдем.
– Окей, – внезапно легко соглашается подруга. – И пусть все предыдущие усилия будут зря. И хромая лапа Роузи, и вывихнутое плечо Зои. Действительно, зачем все это было нужно, если можно просто повернуть назад?
– Ты издеваешься, Кать? – Я смотрю на нее и не верю. Куда делась разумная, практичная девица, которая всегда тормозила Юльку с ее глупыми идеями? Если кто и мог понять меня, так это Шарапова! И она говорит, что возвращаться нельзя?
– Нельзя просто так сдаться, Даниил! Это важно для Зои и для “Медвежьего угла” тоже. Ты хочешь, чтобы все, кто следит за нашей упряжкой, узнали, что ты сдался? Ты, который обещал рыдающей Зое, прийти к финишу!
– Кать, тебе не кажется все это глупым?
– А тебе не кажется трусостью взять все и бросить?
В тусклом свете карманного фонарика видно, как от возмущения раскраснелись ее щеки и яростно блестят глаза.
Я собираюсь ответить что-то нейтральное, чтобы закончить этот глупый спор, отложить его хотя бы до утра, но вдруг слышу далекий собачий лай. Катю еще распирает от несправедливости, она открывает рот, чтобы продолжить разговор, но я подношу палец к губам, призывая ее к молчанию.
Она смотрит на меня, ничего не понимая, а потом еле слышно произносит:
– Собаки?
– Да, – так же тихо отвечаю я. – Давай-ка на выход. И фонарик погаси. Знать бы еще, кто это…
На улице Сильвер и Лаки встревожены не на шутку. Сильва утробно рычит, приподнимая брыли. Собаки подходят все ближе.
– Кать, бери девчонок и иди в палатку, – тихо прошу я. – Они тебя послушают, а за сушки и печенье будут прислуживать вечно. И Гека с Чуком забери. С этими ты управишься. Держи, пожалуйста, телефон поближе. Он тебе пригодится.
– Думаешь, это чужаки? – шепчет Катя.
– Лишь бы не волки, – отвечаю я.
Потому что волки – это действительно страшно, а мы даже костер не развели.
Но это не волки.
Наверное, если бы мы ушли с лыжни немного в лес, он бы нас проскочил. Со своими собаками я бы договорился.
Но мы стоим прямо на дороге. Нарты несутся на нас, и я слышу бесконечный призыв:
– Вперед! Пошли! Вперед!
Сильва рвет поводок, срываясь на бешеный лай. Лаки вторит ему, но остается на месте. Джек и
