Астралиск - Роберто Пьюмини
Гануан замолчал и налил гостю свежего чаю. Они пили молча и глядя друг другу в глаза – как делают жители тех мест, когда хотят выразить уважение и показать, что полностью доверяют друг другу.
– Но я ещё не всё сказал, друг мой, – серьёзно продолжал бурбан, ставя перед собой драгоценную чашку. – Я хорошо вижу, что твоя игра не маленькая и может занять гораздо больше времени, чем ты или я могли бы предположить. Я хочу, чтобы ты продолжал, но одна мысль не даёт мне покоя: что если Сакумата в его городе ждёт другая работа или он связан другими обещаниями? Наверняка есть люди, которые любят его и ждут его возвращения и к которым стремится его сердце, – вот что я думаю, Сакумат, и эта мысль гнетёт меня днём и ночью… Ты знаешь, друг, как важно для меня то, что ты делаешь. Ведь это намного ценнее подарка, о котором я думал… но если какая-то из перечисленных мной причин или все они вместе могут заставить тебя поспешить с работой или прервать её прежде, чем она будет закончена, то, как ни грустно, я попрошу тебя не начинать её вовсе и покинуть мой дом теперь же. Я сумею найти подходящий предлог, и лучше пусть мой сын разочаруется в самом начале, ведь в его возрасте разочарование не живёт дольше нескольких дней. Разумеется, в этом случае ты всё равно получишь вознаграждение как за год работы…
Но если возможно, чтобы ты продолжил начатую работу и уделил ей столько времени, сколько она потребует, то я со смирением и любовью прошу тебя остаться. Если у тебя есть семья или дорогие тебе люди, я пошлю за ними и приму у себя в доме на всё время, какое будет нужно, как принял бы семью моего брата. Если пожелаешь, я предоставлю вам прохладный дом возле рощи, где вы будете окружены роскошью и заботой. Я приставлю к вам пятерых мужчин из моей прислуги и трёх служанок, которые станут готовить еду и заниматься хозяйством. Вы сможете выбрать себе любых лошадей, и они останутся вашими навсегда. В конце работы ты получишь вознаграждение, которое сделает тебя богатым.
Сакумат ответил не сразу – плавным и уже привычным движением погладил бороду, целиком покрывавшую теперь его щеки и подбородок. В первые дни во дворце это был отрывистый и неуверенный жест, неизменно сопровождавший и предварявший его слова.
– Я и сам вижу, Гануан, что игра предстоит большая, – сказал художник. – Чтобы закончить её, я должен буду уподобиться немому великану, ещё более усердному, чем тот, что выходил из лампы Аладдина. И всё же, мой господин, эта игра захватила и меня: я оказался у её начала, как жаждущий путник у прохладного, сыплющего брызги ручья. Дома я не оставил ни жены, ни родственников, а друзья в моём отсутствие помнят обо мне и знают, что я тоже помню о них. Что до богатства, которое ты обещаешь, я скажу тебе, что у художника только один рот, чтобы оценить вкус пищи, и только одно чрево, требующее насыщения. Кто подолгу смотрит на деревья, на землю и на сияющее непостоянство неба, тот не нуждается в ином изобилии. Но одна просьба, господин, у меня всё же есть.
– Я слушаю тебя, – сказал бурбан, слегка наклонившись вперёд.
– Видишь ли, я понял, что предоставленная тобой великолепная комната мне ни к чему. Сказать по правде, я в ней почти не бываю, поскольку все дни проходят в непрестанном общении с твоим сыном. К тому же вид, который открывается мне из окна, сам по себе прекрасный, отвлекает и ослабляет моё воображение, занятое тем, чтобы создавать вместе с Мадурером картину мира. Потому прошу, если только у тебя не найдётся возражений, чтобы мне постелили ковёр в комнатах Мадурера. Тогда я смогу быть с ним всё время, как того требует крепкая дружба, слышать его слова при пробуждении, знать его сны, что так скоро ускользают и забываются, не пропущу и последних слов перед сном, в которых соединяются опыт дня и безмятежность ночи.
Гануан улыбнулся и трижды кивнул в знак согласия.
Глава шестая
Всего комнат Мадурера, уединённых и почти недоступных, было три, и они мало отличались одна от другой. Через высокие бойницы, затянутые белоснежной марлей, проникал ровный свет, заполнявший все комнаты подобием молочной взвеси. С остальной частью дворца покои Мадурера были связаны единственным входом в виде арки. Перед ним располагались три ширмы, образующие тройной заслон для воздуха с улицы. Дверные проёмы, соединявшие комнаты, теперь тоже лишились своего обрамления по приказу Гануана.
Общее пространство комнат было так велико, что Мадурер, обегая их по периметру, мог насчитать почти сто одинаковых шагов.
Постель мальчика находилась в середине первой комнаты. Как и остальные, комната представляла собой светлое пространство, почти пустое, если не считать нескольких предметов мебели, сделанной из драгоценного дерева. На некотором расстоянии от постели Мадурера стоял шкаф из слоновой кости, до отказа заполненный книгами и играми. За ним-то и был постлан ковёр Мадурера. Днём, сидя на шелковых подушках, друзья обдумывали здесь свои планы или играли.
В эту же комнату три раза в день приходил Гануан – поиграть и поговорить с сыном. И два раза в день они втроём, отец с сыном и Сакумат, обедали за низким столиком, который слуги приносили уже накрытым во вторую комнату.
– Откуда будем начинать, Мадурер? – спросил однажды утром художник.
– А мы правда уже готовы, Сакумат? – уточнил мальчик.
– Видишь, сколько кистей? И краски у нас есть какие хочешь. Твой отец распорядился доставить сюда самые драгоценные масла и цветные порошки, которые купцы везут из Персии на верблюдах.
– Я не то хотел сказать, Сакумат. Я спрашиваю… хорошо ли мы представляем себе, что́ будем писать.
– Кое-что мы уже представили, Мадурер.
– Да, конечно. Но нам нельзя ошибиться.
– Ты думаешь? Почему нельзя?
– Потому что, если мы ошибёмся и картина получится неправильной, она останется такой навсегда.
Сакумат остановил его движением руки и сказал:
– Нет, Мадурер, мы можем и ошибаться. Главное, чтобы глаза у нас были открыты и чтобы мы замечали ошибки. Силуэт перекрывает силуэт, и краска ложится поверх краски. А теперь если мы
