А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Но я же коснулась её. Она была. Там, в чаше. Пальцы… Волосы.
– Ярочка. – Обыда подошла, обняла за худые плечи. – Как много в нас желаний… Порой с такой верой принимаешь желаемое за явь, что кажется, будто оно и вправду есть. А тут, гляди, твоя вера сверху легла на веру Яр-горда. А он взращивал её годами, с тех самых пор, как Туливить к Керемету попала. Вот тебе и показалось…
– Мне не показалось, – тихо, твёрдо ответила Яра. – Как буду в Хтони в следующий раз – попробую её разыскать. Её… Или что осталось от неё.
Шумел лес. Ели над двором смыкались в шатёр, сквозь бреши светили звёзды. Тяжело вздохнула Обыда.
– Ты не войдёшь в Хтонь одна, пока не яга. Чернодверь не откроется.
– Значит, найду способ открыть.
– Никому, кроме яг, не открыть, Ярина. Это не то колдовство, что заставляет ягоды зреть, не то, что лучину зажигает. Это древность, на которой светит солнце, на которой стоит Лес. Не людьми она устроена. Не Инмаром даже. И не тебе её обойти. Если ты не яга – не войти туда.
Ярина не ответила.
– Да и зачем тебе это? – тихо спросила Обыда. – Русалок – пруд пруди. И тех, по ком кто-то в Лесу тоскует, кого уже нет здесь, – полчища. Каждого бросишься спасать – жизни не хватит. Но не это страшно. Страшно другое: не смогла я, видимо, объяснить, что ты главный закон сегодня едва не нарушила.
– Равновесие, – кивнула Ярина. – Я поняла уже, Обыда. Я поняла. Только… забыла. В тот миг забыла.
Обыда поправила на плечах ученицы красный плащ, погладила по косам.
– На руки-то свои смотрела? Кровь ведь не просто так в чашу пошла.
Ярина глянула на ягу, потом в небо. Медленно-медленно подняла к лицу руки. В слабом лунном свете едва заметно блестел на левом запястье браслет – красный, высеченный по коже.
– Вот оно, значит, как, – резко, чужим голосом проговорила Ярина. И тут же спросила, словно маленькая девочка или испуганный серый кеч: – Смоется? Смоется же, да?..
– А руки когда отмоются?..
Не говорить же было «никогда».
Обыда кивнула и отвернулась к избе. Помолчала. Справившись с собой, проговорила:
– Смотри, кто приехал. Ждёт тебя. Поди, за плащом заглянул.
Ярина подняла голову, отвела волосы с лица. За околицей переступал знакомый конь – даже во тьме грива его сияла красным.
– Яр-горд, – вспомнила Ярина. – Ты его Яр-гордом назвала. Что это за имя? Откуда?
– Вот и иди, спроси, – проворчала Обыда. – Да до света, смотри, не заболтайся, а то совсем день с ночью спутаешь.
* * *
Ярина медленно подошла к калитке, толкнула и попала в маковый аромат, в яблоневый цвет.
– Садись, – предложил День.
Странно было видеть его лицо во мраке, странно чувствовать солнечное тепло в ночи. Ярина взобралась на коня, и День тронул поводья, уводя от двора, от опушки, глубже и глубже в лес.
– Ты почему тут? До дня далеким-далеко, – глухо проговорила она.
– Тём-атае благодари.
– Это ещё кто?
– Тот, у кого время не безгранично, – проговорил День и пустил коня вскачь. – А я показать тебе хочу кое-что, пока не рассвело.
Лес расстилался просеками и тропами, снежные цветы поднимали головы к небу, туман обвивал копыта, но конь только прибавлял ход – скакал скорей и скорей, пока не встал наконец как вкопанный, едва не сбросив всадников через шею. Не всадников. Всадницу. Ярина увидела, что одна сидит на тёплой спине коня, и нет впереди его хозяина.
– День, – позвала она. – Яр-горд…
Это обман. Сейчас нападёт. Это они подстроили, Керемет и Обыда. Защищаться. Защищаться! Она вскинула руки, и пламя объяло поляну.
– Что ты делаешь? – прошипел День, появляясь на границе огня. – А ну перестань, лес спалишь!
Ярина опустила плечи, чувствуя, как одна пустота звенит внутри.
– Дай руку, – попросил День, присаживаясь рядом. Накрыл её пальцы своими, и что-то тяжёлое опустилось в ладонь, тяжёлое и тёплое, как нагретая монета. День убрал руку, и над ладонью Ярины остался танцевать белый огонёк.
– Только не говори, что это Белое Пламя, – хрипло засмеялась она. Тёмных чудес было более чем достаточно для этого дня.
– Это Белое Пламя, – произнёс День. – Благодарю тебя, Ярина.
– За что?
– За то, что хотела сделать для меня.
– Но вернуть-то я её не смогла!
– Зато попыталась. Неравнодушие погорячей любого пламени будет. А кроме того… – День улыбнулся едва заметно, понизил голос: – Не знаю, Ярина, как так вышло, но после Глотка Надежды, после колдовства твоего юсь во мне ожил. Слабый, тихий. А всё же…
– Ожил? – радостно повторила Ярина. И тут же, не в силах оторваться от пляшущего огонька, испуганно, заворожённо спросила: – Зачем ты его мне?.. Это ведь… Если Обыда узнает…
– Узнает, конечно, – кивнул День. – Но ведь ты не хочешь становиться ягой. А она заставляет. Всё делает для этого. Границу учит видеть. К паукам отправляла ткать учиться. Тьму учит варить… А это… – День показал на Пламя, обернувшееся незабудкой. – Усложнит ей дело. А тебе – облегчит.
– Если я не стану ягой, я не смогу войти в Хтонь. Не смогу увести оттуда Туливить.
– Туливить уже не придёт, – произнёс День холодно и спокойно, так, что мурашки поползли по спине. – Посмотри. Посмотри, ты ведь умеешь уже глядеть в мысли.
Он подался вперёд, и Ярина без всяких усилий вернулась разумом на ту самую поляну, где стояла чаша и мерцал залитый кровью снег. Увидела, как утаскивает её Обыда, как свистит в небе ступа, как падает на колени у пня Красный День. Как медленно подползает к чаше, поднимается, вглядываясь в глубину. Как берёт чашу в руки и выливает в снег. Шипят, коснувшись сугробов, косы, прожигают тёмные дыры, уходят в землю. Золотится на солнце чешуя, рассыпается, тает изумрудной крошкой; уходит в снег. Яр-горд отворачивается, ведёт рукой за спину, и белая плотная метель падает с неба, пряча любой след. На пне наметает шапку, чаша скрывается за пеленой. Миг-другой, и уже не видать поляны, словно с самого начала зимы не ступал тут ни человек, ни зверь.
– Туливить уже не придёт, – повторил День. – А твой путь ещё долог – через Лес, через Хтонь, через чёрную дверь и Золотой терем. И это пригодится тебе, Ярина.
Белый цветок в руке сомкнул лепестки и растаял тёплой лужицей, похожей не то на росу, не то на весенний дождь. На
