А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Костяную муку! Пригоршню! Бросай, а то загустеет!
«Муку… Пригоршню… Бросай…» – лилось в уши голосом Обыды, но губы её шептали совсем другое. Ярина глядела и не могла оторвать глаз. Глядела, разбирая отдельные звуки… Звуки складывались в слова, собирались в Слово, и Ярина испугалась вдруг, что поймёт. С криком зажмурилась, вцепилась в стол.
– Бросай уже! Глаза не отводи! Ну!
Развеялись тени. Слёзы высохли. Только тьма осталась и горящие в темноте глаза.
…Как в тумане, как в дурном мареве мелькали мгновения. Ярина подавала, что требовала Обыда, резала и толкла, крошила, мешала, а мысли метались, рассеивались на тонкие пряди, словно грива коня, если пропустить через мелкий гребень; словно струи, если опустить в них пальцы. И вот наконец…
– Пробуй, – приказала Обыда.
– Нет! – Ярина очнулась. – Ты сама говорила, нельзя просто так его пить!
– Яга всё должна изведать. Чтобы было с чем сравнивать. Чтобы ничем врасплох не застать! Пробуй!
Обыда не отрывала от Ярины глаз, ложка на длинном черенке парила у самого лица, касалась губ. Глоток Надежды переливался, искрился на самом кончике. Ярина затравленно глянула на наставницу. Высунула язык, чтобы не слизнуть больше капли. Быстро коснулась зелья, думая выплюнуть, вытереть незаметно…
– Глотай! – прошипела Обыда, наклоняясь над ней через стол, через котёл, через вечность. – Сейчас же!
– Горькое какое, – пробормотала Ярина. Чаще забилось сердце, затеплело у лба, в затылке и в висках, словно надела пламенное очелье. Всё внутри закипело, поднялось; отчётливо ощутила Ярина каждый свой волос, каждую мысль, каждый вдох. Услышала, как собственный голос, против воли, добавил: – Я стану царевной.
А потом сомкнулась тьма, и больше Ярина ничего не помнила из той ночи.
* * *
– Ты зачем ей разрешила старое ворошить? – спросил Кощей, нюхая зелье, в блеске лучины отливавшее перламутром. – Надорвётся ведь.
Ярина вздохнула во сне. Оба – и яга, и Бессмертный – перевели взгляд на лавку, где она лежала; непонятно было, то ли спит, а то ли в беспамятстве. Обыда глянула на ученицу с тревогой, но без жалости. Осторожно коснулась запястья, прислушиваясь.
– Надорвётся юся вытаскивать, – грустно повторил Кощей.
– Лес будет её вотчина, – вздохнула Обыда. – Меня не станет – кто ей указывать будет, что делать, а что нет? Пускай сама учится. Пускай видит, какие следы остаются, когда берёшься за непосильное.
* * *
Утром Обыда разбудила Ярину до света, вручила стеклянный пузырёк.
– Две капли, – предупредила, не объясняя ничего больше. – Чтобы до полудня выпил, иначе пропадёт сила.
Ярина сорвалась с печи, схватила пузырёк и, запахнувшись в кожух, выбежала на двор. Конь Дня был ещё далеко от избы. Ярина прошла к околице, не замечая, что от пузырька в её руках пахнет весной, и подтаивает снег, и расходятся над головой тучи. Встала у калитки и принялась ждать, глядя, как растёт облачённая в красное фигура, как проступают черты, как удивлённо глядит День:
– Чего поднялась так рано? Я ещё и не на пост вовсе еду, ещё Утро властвует.
Ярина протянула ему пузырёк. День понял без слов. Глянул непонятно: и мрачно, и весело.
– А я ведь сам пить не буду. У меня осталась её чешуя. И косы. Я на них вылью.
– Зачем? – разлепила губы Ярина, сдерживая бурлящие внутри силы.
– Может, оживёт, – тихо произнёс День.
– Нет. Глоток Надежды ты сам выпей, – жёстко велела она. – А русалку твою я оживлю. Попробую, по крайней мере. Показывай. Есть время до солнца. Вот только…
– Что – только? – тихо, словно замороженный, спросил День.
– Без платы, День мой Красный, никакие дела не делаются, сам понимать должен, – решившись, проговорила Ярина как можно холоднее. – Я твою русалку попробую оживить. А ты… Ты поклянись, что никогда, что бы ни случилось, против меня не пойдёшь.
Глава 14. Пламя и Пламя
День мой Красный, друг мой милый,
Сердце выну на ладонь,
Соберу кривую Силу,
Перекрою тень и Хтонь,
Оживлю артэ́ [64] заветный,
День мой Красный, солнца вождь.
Только клятву дай: вовеки
Против Яры не пойдёшь.
Косы оказались длинные, тёмные, тягучие – плыли в тишине малиновой родниковой воды, приправленной папоротником. Ярина наклонилась над чашей и разглядела на дне блеск чешуи. От воды не пахло ни тиной, ни гнилью – День позаботился обернуть свою русалку колдовством, берегущим свежесть.
То, что осталось от его русалки.
Ярина коснулась глади – мягко, продвигаясь по самой малости. Тронула воду кончиками пальцев, погрузила по ноготь, затем чуть глубже. Когда она опустила в чашу кисти, вода забурлила, но Ярина уже бормотала успокаивающие наговоры, гоняя в мыслях безмятежную гладь пруда, ласковый ветер в берёзах, небо, по которому плыли лёгкие светлые облака. Подчиняясь, вода утихла. Ярина открыла глаза, вгляделась в память чешуи и кос. На миг у поверхности плеснула хвостом кареглазая русалка с вплетёнными в изумрудные косы ромашками.
Ярина услышала, как вскрикнул День, как моргнуло за Лесом не проснувшееся ещё солнце. Дёрнула головой: не мешай! День замолк. Ярина погрузила руки по локоть и нащупала на дне три самые крупные чешуйки. Одну поднесла к поверхности, повернула, ловя утренний росный свет.
– Хороша ученица яги – оживлять дитя Вумурта силой бела неба, – пробормотал у себя в пещере Кощей, глядя в оплетённое ветками стёклышко.
«Какая разница, что используешь: траву или слово, силу, жест или жертву. Если получится – значит, всё было не напрасно, ничего не жаль». Так учила Обыда.
Ярина улыбнулась и позвала из себя силу, представляя, как серебряная нить наматывается на пальцы, словно на катушки, блестит под алой водой. Когда серебра скопилось достаточно, вода запенилась жемчужной пылью. Ярина покачала головой: рано. Попросила воду:
– Потерпи.
Снова плеснула в глубине русалка.
– Туливить, – окликнула Ярина. – Не бойся. Это я зову тебя. Я, яга… Владычица Леса.
Слова сами вырвались – она и не думала говорить их, и страшилась, что когда-то придётся, когда-то сбудется…
– Туливить, – удивляясь внезапной храбрости, громче позвала Ярина. Голос зазвенел, как ручей из-подо льда: звонко, нежно. – Вернись к нам. Я жду тебя. День ждёт тебя.
Краем глаза она увидела, как над головой собираются тучи и, вместо того чтобы выйти на небосклон,
