А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Туливить, – набрав воздуха, в третий раз позвала Ярина.
Русалка плеснула хвостом, лицо обдало брызгами. Ярина облизала губы и с криком отшатнулась: вкус капель оказался таким, словно брызнули они не из лесной чаши, а из Калмыш, из того озера, которым разливалась великая тёмная река у логова Керемета. Так вот кто не пускает русалку! Вот кто держит между явью и Хтонью, дразнит День и сейчас, в этот самый миг, тянет из неё, Ярины, все силы…
Как подрубленная, она упала у пня, на котором стояла чаша. По рукам текло красное, липкое, не вода, но и не её кровь. День тряс Ярину за плечи, но она только мотала головой, пытаясь найти ключ, сообразить… Если Туливить смогла показаться здесь, в Лесу – пусть и в колдовской чаше, – значит, власть Керемета не полна над ней; значит, есть лазейка, есть дверца, через которую, можно вызволить русалку с той стороны теней. Но где? Как? Спросить бы Обыду, да слишком долго бежать до избы, долго возвращаться обратно. У Туливить не хватит сил держаться у алой поверхности…
– Отступись! – услышала она сверху, подняла голову и испугалась искажённого лица Дня. – Ты же видишь, она не хочет!
– Она не может, – дрожа, возразила Ярина. – Керемет её держит. А у меня не хватает сил разорвать эту связь. Я не могу, День!
Он сел на мокрую землю рядом и обнял её за плечи. У Ярины зуб не попадал на зуб. День снял красный плащ, укрыл её.
– Поедем домой, Ярина.
– Нет, нет, – пробормотала она, пытаясь подняться. – Я ещё раз попробую. Я слышала её… И Керемета слышала. Он силу мою хочет проверить…
– Он вытянуть её хочет! – воскликнул День, хватая Ярину за руки. – Он хочет тебя через чашу утащить! Мало тебе было одного раза в Хтони? Снова захотела, да ещё сама, по своей воле к нему в лапы явиться?
– Я ещё раз попробую, – отрезала Ярина, вставая. Пошатнулась, ухватилась за края чаши, с размаху опустила руки по самый локоть и глубже. Согнулась, навалившись грудью на край. Громко, резко позвала: – Туливить! Плыви на голос! Плыви на мой голос, Туливить!
…А ты сама ко мне приходи. Я и русалку твою отпущу, и тебя отпущу – от всякой беды, от всякой тревоги. Не желаешь яговой доли? Приходи ко мне. Избавлю… Укрою…
Ярина вскрикнула. Над бурлящей водой взметнулась ладонь. На тонком-тонком зеленоватом запястье зазвенел браслет из ракушек. День бросился к чаше, хотел схватить руку, но только зачерпнул воздух, поймал несколько брызг – а русалочье запястье скрылось в малиновом мареве, в загустевших на крови водах. День вгляделся в чашу, а Ярина прижала ладонь к самому дну. Из ран, оставленных чешуёй, вытекала, размываясь по воде, густая кровь.
– Да что ты делаешь, дурная? – крикнул День, силясь отвести её руки.
Обхватил за пояс, потащил назад, но Ярина плеснула на него свободной рукой – с ладони вместе с каплями сорвались пурпурные брызги – и отвернулась. Отбросила, как птичку, как мелкий ветер. День ударился о дубовый корень. Вскочил, хватая воздух, снова бросился вперёд, но Ярина уже позаботилась, чтобы никто не смог подойти: лента низкого лилового огня окружила её и чашу. Стоило Дню приблизиться, как ровные языки выросли в стену, зашипели, складываясь в фигуры цветов и змей.
– Отступись! – безнадёжно крикнул День. Свистнул коня, зашептал ему, а Ярина всё ворожила над чашей, едва не касаясь воды лицом. Конь заржал и поскакал на поиски Утра и Обыды.
На миг вода успокоилась, и Ярина увидела своё отражение: до последней родинки, до последнего волоска, только всё – как сквозь фиалковую тень, как на закате в озере. Вгляделась, высматривая в застывшей воде русалку. В последний раз, чувствуя, как тянет вглубь, в мир тёмных пучин, откуда пахнет и плесенью, и гнилым яблоком, и рыбой, и памятью, Ярина позвала:
– Туливить!
Собрала все силы, вцепилась свободной рукой в ободок чаши до рези, до едкой боли. Глубоко вдохнула, окунула лицо в красно-чёрную воду и закричала:
– Туливить!
Русалка потянулась к ней из глубины. Близко-близко мелькнул ракушечный браслет, а потом кто-то с той стороны схватил её в охапку, поволок. Ярина поймала светло-зелёные пальцы, похожие на весенние веточки, потянула за собой, но не хватило силы, не хватило крошечки, совсем крошечки…
– Ах ты бестолочь! Кто тебя туда тянул? Малахольная! Визьтэм! Яриночка, да что ж это, сгинуть могла ни за что ни про что, за какую-то русалку… А Керемет-то хорош, погляди уже, чем блазнит[65]… Бестолковая девка! Яра! Ярочка моя!
Ничего не понимая, лежала Ярина на снегу, глядела в наливавшееся румянцем небо. Низко склонились рябины. В голове шумела вода, и Обыду она узнала не сразу – на миг показалось, что это русалка выскочила-таки из чаши и ругается на холод.
Обыда укутала её в шубу, кое-как поставила на ноги, помогла взобраться в ступу. Отмахнулась и от Дня, и от Утра, и от обоих коней – медного и чалого[66], - взмахнула помелом и понеслась над лесом к избе, на лету разжигая печь, заставляя распахиваться сундуки, выкидывать зипуны, шерстяные шали. К тому времени, как они подлетели, Корка уже прыгал у порога, тянул к ним руки, тихонько плакал. Принял испуганную, наглотавшуюся воды Ярину и повёл домой, к печи, к теплу и покою.
* * *
Обыда, которая половину годовых сил положила, чтобы вытащить Ярину из паутин Керемета, едва доплелась до лавки. Рука сама нашарила Глоток Надежды. Нельзя, нельзя часто… Но в таких-то случаях можно. Одна капля, вторая. Горькая крепость на языке, совсем как рябиновый сок, что пили со Звоном Вечерним в давние, беспечальные времена у Совиной су́води[67]… Разморило воспоминаниями. Слабо улыбаясь, почерпнула Обыда силу, молодость, радость, наполнила ледяную, как прорубь, манящую, как омут, пустоту в груди. Не заметила, как Ярина выпрямилась, глянула остро в никуда, проговорила:
– А ведь она почти доплыла. Обыда… Не могу догадаться. Подскажи, чего не хватило?
Обыда встрепенулась, словно ждала вопроса. Протянула Ярине чашку, от которой шёл мятный пар.
– На, выпей. Внутри-то, поди, всё горит, бушует… А что до русалки… Если бы она была – по-настоящему была, – ты б её
