Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда - Владимир Виленович Шигин
Что касается армии Алимбек-хана, то она подошла к Верному, однако с ходу штурмовать крепость кокандцы не решились, а расположились неподалеку лагерем. Наши ждать не стали и уже на следующий день гарнизон Верного в семьсот штыков сам решительно атаковал противника. Атака была неожиданной и стремительной, наши солдаты захватили осадный лагерь и всю артиллерию, после этого хан Алимбек убрался восвояси.
Впоследствии российские военные историки будут единодушны – за все время наших боевых действий в Средней Азии интересы России не подвергались такому страшному риску, как перед боем при Узун-Агаче. Если бы Колпаковский не принял решительных мер, не взял на себя инициативу наступления, трудно сказать, чем кончилось бы нападение двадцатитысячной орды кокандцев. Особенно если принять во внимание, что малейший их успех привлек бы на сторону Малля-хана всех казахов Заилийского и Илийского края. Поэтому моральное значение победы у Узун-Агача было огромным, ибо она наглядно показала силу русского оружия и слабость Кокандского ханства. После нашей исторической победы под Узун-Агачем и неудачи противника под Верным, нападения на русские поселения в Семиречье прекратились.
Император Александр II по достоинству оценил значение Узун-Агачского боя, написав на реляции: «Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать Георгия 4-й степени. Об отличившихся войти с представлением, и всем штаб– и обер-офицерам объявить благоволение, знаки отличия военного ордена выслать Гасфорду, согласно его желанию».
Глава десятая
В феврале 1861 года деятельный генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорд был переведен в Государственный совет, и на его место назначен генерал-лейтенант Дюгамель. Худшей кандидатуры на столь ответственную должность назначить было просто невозможно. Дюгамель был патологически ленив. Удивительно, но когда-то деятельный и инициативный генерал, предлагавший проекты похода на Индию, превратился с годами в ленивого сибарита, желавшего только покоя. Даже тактичный Милютин называл Дюгамеля не иначе, как «воплощение инерции». Разумеется, новый правитель Западной Сибири стал яростным противником любых активных действий и территориальных приобретений, ведь это могло доставить много хлопот. Прибыв в Омск, он своему штабу заявил так:
– Служить будем спокойно и не торопясь. Летом будем варить варенье, а зимой варенье кушать!
– Тогда лучше сразу выходить в отставку! – возмутился начальник штаба полковник Кройерус.
– Мне пока рано, – флегматично ответил Дюгамель и уехал домой.
В штабе он появился лишь спустя неделю. Возмущенный Кройерус направил в Петербург докладную записку. Упаси бог, о начальнике он там ничего плохого не написал, не так был воспитан! Полковник просил разрешения занять долину реки Чу, где находились кокандские укрепления Пишпек, Токмак, Мерке и другие, а уже затем вырабатывать общую цель действий на южной границе Западной Сибири.
Вдогонку за запиской Кройеруса Дюгамель послал собственную. В ней он заявил, что не согласен с мнением своего некомпетентного начальника штаба. Он писал, что бесплодная борьба за кокандские крепости вынудит предпринимать военные экспедиции во все более больших размерах и это может окончиться покорением всего Кокандского ханства, что нам совсем не надо. Поэтому высовываться за речку Чу не надо ни при каких обстоятельствах.
Любое наше завоевание лишь ослабляет наши позиции России в Азии, поэтому самое лучшее укрепить крепость Верный и сидеть в ней никуда не высовываясь. С ханом Коканда следует же только договариваться и решать дела миром и уступками.
Когда в Военном министерстве прочитали записку Кройеруса, то не удивились, полковник написал то, о чем уже давно все думали. Зато записка Дюгамеля повергла всех в шок.
– Прочитав сие сочинение, сдается, что генерал-губернатор назначен на должность не императором российским, а ханом кокандским! – говорили одни.
– Или английской королевой! – поправляли их другие.
Записка Дюгамеля наделала много шума. Для ее обсуждения была собрано совместное заседание двух министерств – военного и иностранных дел. Участники совещания единодушно отметили, что рекомендованная Дюгамелем граница по реке Чу невыгодна во всех отношениях. Река не является серьезным препятствием, и через нее издревле кочуют казахские племена. К тому же левобережье кокандских верховьев Чу значительно плодороднее, чем земли на правом берегу. Вместе с тем было признано «несвоевременным» проводить пограничную линию южнее, ибо это могло «невольно и нечувствительно вовлечь в большие издержки и заботы». При этом участники совещания отметили наличие существенных расхождений во взглядах западносибирского генерал-губернатора и правительственных кругов.
В июне 1861 года Генеральный штаб подготовил доклад: «О плане будущих действий в Заилийском крае». Там отмечалось, что если правительство Коканда стремится к установлению дружественных отношений с Россией, то следует заключить соответствующее соглашение, предусмотрев «существенные преимущества в том крае, как, например, открытие фактории нашей в самом Коканде», обеспечение безопасности торговых караванов «и вообще путей наших с Кашгаром и Кокандом». Таким образом, Военное министерство не собиралось связывать себе руки прежними отношениями с Кокандом, оговаривая поэтому заключение нового договора и установление новой пограничной линии, а также получение серьезных торговых льгот в ханстве.
* * *
29 июня 1861 года на заседании Особого комитета, под председательством Александра II, был обсужден секретный доклад Генерального штаба. Участниками совещания были: младший брат императора великий князь Константин Николаевич, Горчаков, Княжевич, управляющий Военным министерством Милютин и глава русской дипломатической миссии, посетивший страны Дальнего Востока, адмирал Путятин. Через десять дней, 8 июля, доклад был окончательно утвержден императором.
Сообщая о решении Особого комитета западносибирскому генерал-губернатору Дюгамелю, Милютин предложил ему при достижении мирных соглашений с Кокандским ханством держать наготове военный отряд, чтобы в случае нарушения мирного договора отвлечь внимание ханства от Сырдарьинской линии.
Министерство иностранных дел, в свою очередь, послало генерал-губернатору Западной Сибири специальную инструкцию о взаимоотношениях с Кокандом в связи с ожидавшимся прибытием посольства из ханства. Горчаков выступал за мирные сношения с кокандским правительством, которое могло противодействовать планам учреждения русского консульства в Кашгаре. При этом он поручал Дюгамелю принять в Омске посла и вступить с ним в переговоры лишь при наличии доказательств «дружелюбных намерений хана». Вопрос о приеме посла в Петербурге должно было решить само министерство. В инструкции подтверждалось нежелание правительства устанавливать твердую русско-кокандскую границу и «связывать себя на будущее время». Дюгамель к инструкциям отнесся наплевательски:
– О чем мне говорить с очередным гололобым халатником? О какой дружбе между нами вообще может идти речь? Дружить можно лишь с равным себе, но никак не с туземцами! Впрочем, если Петербургу это так важно, я могу с ним поговорить.
И, по своему обыкновению, тут же уехал домой пить чай с вареньем.
Оренбургский генерал-губернатор Безак, в отличие от Дюгамеля, отрицал необходимость даже временных переговоров о мире с Кокандом, считая целесообразным немедленно начать военные действия против ханства. Записка Безака «О средствах для развития нашей среднеазиатской торговли» отражала не только его личное мнение. Это было мнение всех оренбургских генералов.
– Неужели
