Мир! Дружба! Жвачка! Последнее лето детства - Дмитрий Викторович Севастьянов
– А под тобой ниче так, господин Богдан, – кокетливо прошептала Наташа. – Мне понравилось. – Она захихикала.
Богдан уложил ее на кровать и навалился сверху. Дверь отворилась без стука.
Шкафоподобный охранник Зураба зашел в комнату, прикрыл дверь и монотонно спросил:
– Тимур был здесь?
Богдан вскочил с кровати. Так нагло его – Богдана Зареченского – еще не прерывали.
– Че, попутал, что ль? Иди на хрен отсюда! Я твоего Тимура на шампуре вертел! Знаешь, кто я такой? Я Богдан, мазафа…
Этот выпад стал для несостоявшегося рэкетира последним. Охранник спокойно и резко достал пистолет и выстрелил ему прямо между глаз. Богдан замолк и рухнул на пол. Наташа вскрикнула, натянув на себя одеяло.
Охранник невозмутимо достал носовой платок и вытер внезапно проступивший пот с лица.
Он еще раз осмотрел комнату, заметил Наташу и с прежней интонацией спросил:
– Тимур был здесь?
Михаил вернулся домой со смены с авоськой продуктов и трехлитровой банкой темного напитка в руках. Он вошел в комнату и обнаружил сына, натягивающего бельевую веревку от шкафа до стены. Вовка собирался навесить на нее занавесок, чтобы огородить свой угол.
– Вовка… Че это? – спросил отец.
Вовка оглянулся и молча продолжил возиться с импровизированной перегородкой, навесив на нее пододеяльник и пару наволочек. Закончив работу, уселся на «своей территории» и долго смотрел на занавеску.
В просвет между простынями просунулась рука со стаканчиком мороженого.
– На, приложи, – виновато сказал отец.
Вовка взял стаканчик и прижал к утреннему синяку. Холод немного облегчил боль. Жаль, с обидой так не работало.
– Там это… седня футбик по телику. – Михаил заглянул в Вовкино укрытие. – Посмотрим?
Вовка закивал и вылез к отцу.
Михаил открыл банку и наполнил стакан, увидев это, Вовка едва не перестал верить во все сразу.
– Ты че? Опять?
– Это квас, – успокоил отец и протянул сыну стакан. – Будешь?
– А-а-а… Я думал – пиво. – Он взял стакан и отхлебнул. Иногда приятно ошибиться. Вовка посмотрел на плюшевого медвежонка, подаренного Женей.
Похоже, он и вправду приносил удачу.
Эльза долго уговаривала Алика выбраться куда-нибудь вместе. И вот наконец у нее появился повод надеть платье.
Выходя с базы, она несла в руках новенькие черные туфли. Алика было не узнать – в белой наглаженной рубашке и пиджаке цвета изумруда он словно собирался вести Эльзу не на пьесу, а сразу в ЗАГС.
– Ну, давай же! Ты красивый! – Подруга тащила его за руку, чтобы не опоздать.
– Блин, Эльчонок, че за цвет? – поражался Алик. – Как будто банку зеленки вылили.
– Какую банку? – смеялась Эльза. – Последний писк. Тебе очень идет. Или ты в кожанке хотел в театр заявиться?
Алик поник и даже вжал голову в плечи:
– В театр вообще не хотел.
– Ой, все, не гунди.
– Слушай, может, че-нить другое, а? – возле машины Алик обнял Эльзу за плечи. – Че ты хочешь?
Эльза опустила глаза.
– Детей.
Повисла неловкая пауза. Алик шагнул к машине.
– Пошли в театр.
– Я не поняла. – Эльза почти подпрыгивала. – Ты что-то против детей имеешь? – Она несколько раз слегка стукнула Алика в грудь.
Тот смеялся и только успевал отбиваться:
– Ай, тетенька, не бейте! Не надо! – Увернувшись от очередного удара, Алик прижал ее и поцеловал.
А потом открыл глаза, обнаружил знакомый бирюзовый мотоцикл и замер.
– Блин… я кошелек забыл, – выдохнул он.
Эльза не заметила его беспокойства.
– Растяпа. – Она вручила ему туфли и скрылась в ангаре.
Алик направился к отцу. Он ожидал тяжелого разговора.
Сан Саныч достал из коляски трофейную винтовку.
– И че? – удивился Алик.
С вытянутой руки ветеран резко выстрелил сыну в ногу.
– Ай! – Афганец присел.
Сан Саныч моментально переломил винтовку, вставил вторую пулю и всадил сыну пулю в другую ногу. Не сказать, чтобы раны от пневматических ружей были настолько страшными, но, если попасть куда надо, боль от них отдается очень ярко. Багровое пятно проступило под штаниной. Алик упал на асфальт и молча уставился на отца.
Сан Саныч зарядил винтовку в третий раз и долго разочарованно смотрел на сына через прицел, но так и не выстрелил. Шатаясь, ветеран вернулся к мотоциклу.
Не оглядываясь на еще лежащего на земле Алика, завел мотор и уехал.
Из последних сил Саня бежал к базе. Он надеялся, что хотя бы сейчас успеет вовремя и вмешается, покончит хотя бы с этой семейной враждой. Однако Рябинин-младший не рассчитал силы. Держась за бок, он остановился на дороге, пытаясь отдышаться. Когда горло перестало жечь, метрах в ста от себя Саня заметил под опорами недостроенного цеха пустой бирюзовый «Урал» деда.
– Дед! Дед! – Он помчался к мотоциклу.
Сан Саныч сидел, прислонившись спиной к заднему колесу, и держался за сердце.
– Дед, ты чего? – Саня попытался растормошить его, но тот только застонал, мутным взором глядя в ответ. – Вставай давай.
Внук устроил деда в коляске мотоцикла. Уселся за руль и выехал из промзоны. В этот раз Саня должен был успеть во что бы то ни стало. Он просто не имел права опоздать.
Глава 5
«Понимаете, у нас традиция. Каждый год, тридцать первого декабря, мы с друзьями ходим в баню», – звучал из телевизора голос Жени Лукашина, бессменного гостя каждой советской семьи[12].
Вот и тогда вечером тридцать первого декабря восемьдесят восьмого года семья Рябининых не нарушала традиции. В квартире царила атмосфера стремительно готовящегося праздника. Золотые и серебряные блестящие гирлянды и электрические огоньки украсили каждый свободный угол. Федор – еще важный, с рыжими усами, в еще новом светло-салатовом костюме, снял с плиты кастрюлю с вареной картошкой, закутал ее в одеяло.
– Федь, картошку пока на диван положи, – сказала жена. Надежда тогда часто носила платья. Например, то самое нежно-фиолетовое, которое всегда надевала под Новый год. Не обошло ее стороной и такое заразительное веяние моды, как химическая завивка волос.
Надежда накрыла на стол. Сервиз, по обыкновению скучавший в серванте, медленно впадая в депрессию от осознания своей ненужности, был удостоен встречи со скатертью. И теперь посудная душа ликовала. Рядом легли самые красивые вилки, ложки и ножи. Все ровно, как на параде.
– Давай, банка с кинескопом! – ворчал Сан Саныч, переключая тугие ручки телевизора пассатижами. – Если я «Иронию» не посмотрю, на металлолом сдам! – Он с размаху ударил по деревянному корпусу аппарата, который ловил