Мир! Дружба! Жвачка! Последнее лето детства - Дмитрий Викторович Севастьянов
Она медленно закрыла дверь, Сан Саныч потоптался на месте с протянутой авоськой, не решаясь уйти. Затем кинул в почтовый ящик квартиры сверток тысячерублевок и побрел домой.
На следующее утро Саня как ни в чем не бывало выбежал на крышу с целым пакетом морковки.
Он сразу увидел Женю, сидящую у будки.
– Привет. Я Лесси морковку принес. Мама говорит, собакам полезно.
Женя тихо плакала.
У нее на коленях лежали запечатанный шприц и флакон с лекарством. Из будки торчал бежевый хвост. Неподвижный.
– Я пришла, она… – рыдала Женя, – я не смогла помочь.
– Жень… – Саня прижал девушку к себе. – Ты молодец. Ты хотя бы пыталась.
Вовка, Женя, Саня и Илья стояли на пустыре возле завода перед холмиком свежевскопанной земли. На воткнутой сбоку ветке-надгробии висел поводок.
– Прощай, Лесси, – грустно протянула Женя.
– Ей здесь будет хорошо. Не скучно. Компания хорошая. – Илья положил на вершину самодельной могилы связанные носки. Ни разу не надетые.
– В смысле? – переспросил Саня.
Илья указал на несколько холмиков. Один был еще свежий.
– Тут мой попугай – Гоша. Тут хомячок – Кирилл. Тут кошка, которую мы от Цыгана спасли.
Вовка хлопнул Саню по плечу.
– Давай, Сань.
Тот заиграл на аккордеоне, повторив сцену их недавнего и скоротечного знакомства с Лесси.
Услышав мелодию, Женя запела. Теперь уже точно попадая в ноты.
Засыпает синий Зурбаган,
А за горизонтом ураган…
Кухонный стол был завален цветными карандашами из двух наборов. Вика сидела рядом с дедом и рисовала на листке то, что в школе или детском саду однажды задают каждому. Семью. Только не огуречно-палочные закорючки. У нее получались вполне оформленные, хоть и криволицые, человечки.
Вот дед, в синем и в очках. Вика даже вернула ему волосы. А тут папа – худой и в фиолетовом, улыбается. И Саня с растрепанной на две стороны шевелюрой, в зеленой рубашке. И она, Вика: маленькая, с косичками, с бантиками, в красном платьице.
А вот дядя Алик в малиновом свитере – высоченный, каким он никогда не был.
– Алик тоже вылитый! Смотри-ка, – обрадовался Сан Саныч. На его плече «подпрыгнул» криво набитый якорь. – А этот, ну, Санька-то, не очень. Че он у тебя такой здоровый? Он же глиста на палочке.
– Глиста на палочке, – смеясь, передразнила Вика.
Надежда вошла в кухню и поставила на столешницу авоську, полную продуктов.
– Привет.
– О, привет, мам. – Вика отвлеклась от рисунка и отложила карандаш.
– Че делаете?
– Смотри! – Она развернула листок так, чтобы мама увидела его целиком. – Рисую дяде Алику всю нашу семью.
Надежда изучила рисунок. Женщину смутило только то, что самой ее там не оказалось.
– Красота-то какая!
– Деда потом вместе с письмом отправит. – Вика еще раз разгладила листок и стряхнула карандашную пыль.
– Вик, а я где?
– А ты… – Девочка растерялась. – Не влезла.
– Понятно. – Надежда вздохнула и посмотрела на отца. – Пап, а я где?
– Давай, Викуль, нарисуй мать. – Сан Саныч сделал вид, что ничего не понимает.
– Места больше нет, – возразила Вика.
– Если не влезает… вот на этом листе рисуй. – Дед положил перед внучкой чистый пустой лист.
– Почему на другом? – удивилась Надежда, – Алик-то в центре. Он с медалями, а я?
– Начинается… – проворчал Сан Саныч. Тяжело опираясь на столешницу, вытащил из ящика нож и попытался заточить им зеленый карандаш. Затем потрогал лезвие пальцем. – Полтора мужика в доме, некому ножи наточить.
На несколько минут воцарилось молчание. Надежда мыла посуду, Сан Саныч скрежетал ножом по точильному бруску, а Вика уселась дорисовывать.
Наконец Надежда не выдержала:
– Пап, почему ты его любишь, а меня нет? Я всю жизнь только и слышу – Алик то, Алик се… А я – что? – Она заплакала. – Я правда хуже? Я что, мало делаю? Понять не могу.
– Ты тоже молодец, – обыденно отчеканил Сан Саныч.
– Не нужны мне твои подачки, я вообще не об этом! – Надежда повернулась к столу, взяла рисунок семьи и протянула отцу. – Ты же даже не заметил, что меня нет на этом листе. А знаешь почему? Потому что меня в твоей жизни нет. А я стараюсь, понимаешь? И очень сильно стараюсь.
Сан Саныч положил нож и прорычал:
– Че ты от меня-то хочешь? Дочь твоя нарисовала. Твое воспитание!
– Я люблю тебя. Вот и все.
– Ну, спасибо. – Отец на всякий случай взял следующий нож и принялся точить и его.
– Пожалуйста. А ты не хочешь мне этого сказать?
– Да что сказать-то?
– То, что любишь меня.
Сан Саныч грузно выдохнул:
– Че ты пристала ко мне со своими нюнями?
– Папа, это правда так трудно, сказать мне, что ты меня любишь? Я же не просто так. Я дочка твоя!
– Хватит! – Сан Саныч кинул нож в ящик, встал и уселся за стол. – Развела тут. Ромашковый сбор. Любит, не любит.
Надежда в слезах выбежала из кухни. Дверь спальни тяжело хлопнула.
– Рисуй давай! – рявкнул Сан Саныч Вике.
Вика вздохнула.
– Да рисую я. Рисую. – Только ей этого уже совсем не хотелось.
Саня слышал разговор из коридора. Он постучался в дверь и вошел.
Надежда плакала у окна.
– Мам?
– Надоело. – Надежда утирала рукавом бесконечный поток слез. – Да сил моих никаких нету на это все. Пусть уезжает в свою… Я не знаю, в свой дом престарелых… Пусть куда угодно уезжает. Мне все равно. Больше не хочу. И не буду брать на себя такую ответственность.
– Давай оставим деда. – Саня направился к матери. – Он хоть и та еще заноза в…
– Сашка, не выражайся, – всхлипнула Надежда.
– Но он тебя любит. Просто сказать не может. Давай я о нем позабочусь… Хотя бы постараюсь. – Он положил руку матери на плечо.
Она прижала его ладонь плотнее.
– Спасибо тебе, Саш.
Телефон зазвонил, переполошив всех. Саня встрепенулся и дернулся на звук.
– Щас отвечу. – Он выскочил из спальни, подошел к телефону и снял трубку.
Из трубки заиграло знакомое: «What is love?»
Саня улыбнулся и сполз по стенке возле комода. Песню ему хотелось дослушать до конца.
Вика тем временем закончила рисунок и отдала Сан Санычу.
– Вот. Готово.
Сан Саныч прикинул размер листа и взял ножницы. Портрет получился громоздким, зато у человечка была такая же прическа. Аккуратно, даже не отрубив ничего лишнего, изо всех сил борясь с тремором, он вырезал Надежду из рисунка и отдал
