Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
— На колени, — дико рявкнул одноглазый бандит и швырнул Юру в траву.
— Перед тобой сын нашего высокочтимого батька-атамана!
Юра ещё с первой минуты понял, на кого наскочил, и, стараясь сохранять хладнокровие, раздумывал, как вырваться от бандитов.
— Не смей ему вязать руки! Что он тебе поляк чи жид?.. Сам до нас пришёл…
С этими словами Данько ещё раз огрел одноглазого нагайкой по спине. Затем обнял Юру, и они повернули назад, видимо, к бандитскому логову.
— Пусть меня батька-атаман на месте прикончит, а я больше не пойду в разведку с этим сосунком! — плюнул от злости одноглазый бандит. — Того и гляди — с ним в беду угодишь!
— Идём к бате, — торопил Юру пьяный Данько. — У нас в лесу добре… Наплювал батя на ихнюю полицию! Мы теперь за самостийну Укр-р-раину… Ты из автомата палить умеешь?. Нет?. Ничего, я тебя научу!.. Видишь, новенький автомат, немецкий. Мы за самостийну Укр-р-раину… кр-р-ровь проливаем.
Юра оглянулся.
— Чуешь, — шепнул он, — говорят, будто идет на нашу землю невиданная силища партизан.
— Брешут!.. То наши переодеваются в русских… истребляют пар-р-ртизан… У батька такой приказ от самого гауляйтера Коха… А той Кох — заместитель самого Гитлера, понял?
Пройдя ещё метров двести, Юра спросил:
— Далеко нам ещё идти?
— Не очень…
— Чуешь, давай помогу тебе нести автомат.
— Хитрый, шельма…
Данько, словно что-то припоминая, уставился мутными глазами на Юру.
— Ты…
Но Юра вдруг набросился на пьяного Данька и заткнул ему рот шапкой. В следующее мгновение автомат уже был в руках Юры.
Сняв с Данька ремень, Юра привязал им к дереву атаманского сынка и, оглядевшись по сторонам, бросился в чащу леса.
Глава девятая. К волку в пасть
Юра потерял счёт дням и ночам своего скитания по лесу. Он уже не мог держаться на ногах и полз, пока, наконец, лес расступился.
«Шоссейная дорога…» — мелькнуло в затуманенном сознании беглеца, и в то же мгновение он лишился чувств.
Так Юра лежал в пыли на дороге, когда, едва не наехав на него, резко затормозила легковая машина немецкой марки «Оппель-капитан».
— Что там ещё, Пауль?
— Мальчик, — отозвался сидящий за рулём обер-лейтенант.
Обер-лейтенант вышел из машины. Он молод, красив, прекрасно сложён.
— Ауфштеген[21]!
Мальчик не шелохнулся.
Заслышав сирену приближающейся сзади машины, обер-лейтенант поднял слабо застонавшего мальчика и понёс в машину.
Юра открыл глаза уже в комнате. Прямо в лицо ему с ослепительной улыбкой смотрел немецкий обер-лейтенант.
Юноша простонал и снова уронил голову на подушку.
— Ду зольст шлафен[22]! — тихо проговорил обер-лейтенант, укрывая Юру клетчатым пледом.
Обер-лейтенант вышел, оставив дверь полуоткрытой.
«Не запер… Кто этот немец?.. Где я? Как попал на эту кушетку?..» — мучительно старался вспомнить Юра.
Но вспомнить он ничего не мог.
Вошла худощавая женщина в голубом фартуке, неся в руках поднос, на котором поблёскивал кофейник.
— Где я? — слабым голосом спросил мальчик.
Казалось, незнакомка не слышала этого вопроса. Она налила в беленькую чашечку кофе, положила туда сахар, размешала и поднесла к бескровным губам Юры.
— Кто вы?
— Фрау Лотта. Ду зольст кафе тринкен[23].
Юра упрямо сжал губы и слабой рукой отвёл от себя чашечку.
На следующее утро обер-лейтенант убедился, что мальчик не прикасается и к козьему молоку, специально раздобытому для него.
— Ты зашем не кушайт, камрад?
«Волк тебе камрад!..» — подумал Юра, притворяясь спящим.
— О, ду люген[24]! Я вишу, ты не спит… Варум, пешему глаза закроешь? Пошему не кофоришь?
— Ну, не сплю, — хмуро отозвался Юра.
— Почему обманывайт? — с лукавой усмешкой спросил обер-лейтенант. — Слушайт, их бин Пауль Зиберт… Имейт до тебе, мальшик, один дело.
— У меня с фашистами нет никаких дел…
— Найн, найн, их бин кайне фашист[25], — протестующе махнул рукой обер-лейтенант. — Я бежим до партизан…
Едва заметный румянец проступил на бледных щеках Юры.
«Теперь ясно, зачем я ему понадобился… Он принимает меня за партизана…»
— Не знаю, где партизаны. А знал бы, всё равно не сказал!
Мужественный ответ понравился Паулю Зиберту, но в этом он сознался Юре уже много времени спустя.
Юра быстро поправлялся.
Однажды, гуляя в саду, окружавшем этот небольшой особняк на тихой, утопающей в зелени улице, Юра увидел через открытое окно Пауля Зиберта и… нет, нет, сомнения быть не могло. Второй человек — это Тарас Стебленко, дядя Петрика…
И Юра понял: ему не нужно искать партизан в лесу. Он уже давно живёт с ними под одной крышей.
Конечно, кроме Тараса Стебленко, мальчик не знает настоящих имён и фамилий тех, кто навещает этот особняк. Ему так же неизвестно, куда иногда исчезает обер-лейтенант. Но мальчик чувствует; Пауль Зиберт всё время начеку, его постоянный спутник — смертельная опасность.
Юра не задаёт никаких вопросов фрау Лотте. Она скажет только то, что сочтёт нужным. Говорить в этом доме приходится только на немецком языке. Соседи на улице знают, что Юра (впрочем, теперь его зовут Освальд) приходится фрау Лотте племянником. Вот когда Юра по-настоящему мог оценить всю пользу школьного кружка, где они дополнительно изучали немецкий и французский языки. Иногда они ставили спектакли, и Стефа уверяла, что Юра «прямо типичный немец!»
Однажды Юра усердно напомаживал бреолином успевшие уже отрасти светло-каштановые волосы, приучая их лежать гладко наверх, как лежат волосы у Пауля Знберта. Вот за этим занятием его и застал и ванной комнате обер-лейтенант.
— Сегодня, Освальд, ты мне будешь нужен…
В нескольких словах он объяснил мальчику, что от него требуется.
Через полчаса они уже шли по оживлённой, полной движения Дойчештрассе, направляясь к двору рейхскомиссара Эриха Коха, наместника Гитлера на оккупированной Украине.
Кто мог предположить, что этот статный, прилизанный обер-лейтенант с надменной осанкой, так безупречно владеющий немецким языком, — отважный советский разведчик Николай Кузнецов! Не знал этого и Юра. Он был убеждён, что Пауль Зиберт — немец-коммунист, помогающий партизанам. Не знал мальчик и того, что, может быть, в последний раз он видит этого человека, решившего, пусть даже ценою своей жизни, покончить с палачом, обрекавшим тысячи и тысячи советских людей на муки и страдания, расстрелы и виселицы.
Слишком надёжно охраняли дворец правителя «дистрикт Галициен» отборные эсэсовцы, чтобы партизаны могли открыто напасть.
— Ну вот, мой мальчик, мы уже пришли, — проговорил Пауль Зиберт, останавливаясь в аллее сквера, неподалёку от белого дома с колоннами. — Садись на эту скамейку. Отсюда тебе хорошо видны электрические часы. Если через сорок минут я не выйду, возвращайся и передай фрау Лотте то, что я тебя просил.
— Хорошо.
— Прощай.
— До свидания.
Эрих Кох любезно принял Пауля Знберта, представившегося земляком рейхскомиссара.
После нескольких вопросов, а на них советский разведчик отвечал без запинки, Эрих Кох, откинув со лба рыжеватую прядь, припомнил, что действительно когда-то встречался с отцом обер-лейтенанта. Нашлись и общие знакомые. И пока Эрих Кох говорил, раскуривая сигару, мысль Николая Кузнецова работала с лихорадочной быстротой: «Допустим, этих четырёх охранников можно бы перестрелять… Но дрессированные овчарки, что лежат на ковре у ног Коха… Они не сводят с меня глаз… следят за каждым движением… Стоит только сунуть руку в карман, как овчарки набросятся и растерзают в клочья, прежде чем успеешь сделать первый выстрел…»
А в это время Юра нетерпеливо ёрзал на скамейке в сквере, охваченный смятением и тревогой. Минут пять назад он увидел быстро идущего по аллее оберштурмбанфюрера. Когда тот подходил к скамейке, где сидел Юра, его догнал солдат и сказал:
— Герр оберштурмбанфюрер Данцигер, вас просит вернуться герр рейхскомиссар.
«Мартын Ткачук!» — едва не вскрикнул Юра.
Оберштурмбанфюрер повернулся и торопливо зашагал к дворцу, откуда через десять минут должен был выйти Пауль Зиберт.
«Да, да, да, это Мартын Ткачук… Монах, который стрелял в Петрика… Значит, когда-то он выдавал себя за поляка… Затем украинца, узника Берёзы… А он — немец!.. Оберштурмбанфюрер СС Данцигер. Данцигер…»
Никогда ещё минуты не казались такими невыносимо долгими.
«Наконец-то! Вон идёт Пауль Зиберт…»
Разведчику достаточно было взглянуть на бледного, растерянного мальчика, чтобы понять его душевное состояние, но прежде чем Юра успел что-либо сказать, Пауль Зиберт положил ему руку на плечо и, улыбаясь, тихо сказал:
