Хейно Вяли - Колумб Земли Колумба
— Отдохнем и… пойдем назад… — говорит Яан. — Спрячемся поблизости от блиндажа… Проведем разведку, тогда видно будет, что делать…
Это смелый и разумный план, и Урмас беспрекословно соглашается. Долго лежат они на земле среди зарослей.
— Если бы сейчас… глоток воды… — шепчет Яан. Его губы стали сухими и толстыми. Заметив, что Урмас встревоженно следит за ним, Яан болезненно улыбается и поднимается на ноги.
— Тебе плохо? — озабоченно спрашивает Урмас.
Все так же улыбаясь, Яан качает головой и произносит одно-единственное слово:
— Пошли!
Яану кажется, что он ступает по воздуху. Временами все расплывается у него перед глазами, и ему начинает мерещиться, что он сидит в цирке: на погруженной в сумерки арене жонглер бросает бесчисленные черные, желтые, красные кольца. Кольца летят сверкающими молниями к Яану и лопаются, оставляя дождь искр. Но затем сквозь арену снова проступает лес, и фейерверк рассеивается.
— Послушай, мы все-таки идем неправильно, — шепчет Урмас. — Мы идем совсем в другую сторону.
Яан тщетно пытается сориентироваться. Вместо головы у него на плечах словно бы тяжеленная чугунная гиря. Гиря гулко гудит и норовит свалиться то в одну, то в другую сторону. Все силы мальчика уходят на то, чтобы поддерживать равновесие.
— Иди… ты иди вперед, — шепчет он Урмасу. — Иди вперед!
— Осторожнее, Яан, осторожнее! — умоляет Урмас. — Нас могут услышать.
Яан кивает, но тут же спотыкается на ровном месте и с шумом валится на куст. Урмас подхватывает его под руку.
— Потерпи, Яан, — подбадривает его Урмас. — Потерпи…
Но Яану ненадолго хватает выдержки. Урмас чувствует, как тело товарища становится все тяжелее.
— Тебе очень плохо? — допытывается озабоченный, испуганный Урмас. — Ведь не очень, правда? Ведь не…
Яан не отвечает…
В это время Левша наклоняется над окровавленной повязкой возле родника. Удовлетворенно усмехаясь, он внимательно изучает истоптанную траву и направляется по следам к болоту.
Сальме
Незаметно загорается и становится все ярче тоненькая ниточка щели в дверном проеме. Она сообщает пленникам о том, что ночь миновала и занялся новый день. Что-то он им принесет?
Веревки, которыми их связали, больно впиваются в кожу, и измученные пленники застыли в каком-то странном состоянии. Это и не сон, и не бодрствование.
Руки Ааду стали почти бесчувственными. Но он все же ощущает, как по его голой руке ползет вниз что-то горячее. Рядом с его ухом прерывистое дыхание.
— Не плачь, — пытается он успокоить девочку. — Это не поможет. И… я не верю, что их застрелили.
Девочка всхлипывает и не отвечает.
— Пеэтер, спишь? — спрашивает Ааду.
— Нет, — слышится в темноте.
— О чем ты думаешь?
— «Думаешь»? О чем тут думать?! Хорошенькое место для раздумий.
— Все равно. Человек всегда думает. Я вот думаю о том, что когда-то читал. В книжках все казалось иначе. Например, «Молодая гвардия». Все там было ясно и просто, когда читал, думал: сам бы поступил точно так же. И если будут издеваться, или свяжут, или… плюнул бы им в лицо, зубами бы вцепился. И как умер бы — гордо! А теперь… — Ааду вздыхает и через некоторое время грустно добавляет: — Хочется спастись.
— И хныкать перед ними будешь? — допытывается Пеэтер.
— Не знаю… Нет, не стану… пожалуй…
— То-то и оно. А Урмасу сказал по дороге… Помнишь?
— Сердце болит поэтому, — отвечает Ааду. — Но ведь тогда я не знал, что все так просто.
— То-то и оно… — протяжно повторяет Пеэтер. — Но до тех пор, пока душа в теле, нельзя терять надежду. — Помолчав, продолжает: — Только бы ребятам повезло… было бы уже не так плохо. — И тут же замечает с иронией: — Тоже мне герой, заботится о товарищах, а сам в беде.
— Эх, черт побери все! — ругается Хиллар. — Но жалеть поздно. Надо…
— Надо что-то предпринять, так нельзя! — подхватывает Пеэтер, которого раздражают недомолвки. — Сами мы тоже дураки хорошие! Грызли веревку — аж все морды пораспухали. Можно было посмотреть, у кого самая толстая веревка, и развязать узел зубами. Сколько времени выиграли бы.
— Их, кажется, всего трое, а нас четверо, — рассуждает Ааду. — И они не все время втроем приходят… Если мы руки развяжем, а спрячем их за спиной, словно они у нас по-прежнему связаны… В полумраке этого не заметят. И если войдет, предположим, один, надо будет сразу напасть. Вырвать винтовку и… прикладом по башке, чтобы не пикнул.
— Надо ногу подставить, чтобы полетел носом в землю, — подхватывает Пеэтер. — И тогда… прикладом? А если у него автомат на груди висит?
— Действительно, риск большой, но ничего невозможного нет, — воодушевляется Хиллар. — Когда упадет, надо первым делом загнуть ему руки за спину.
— И сразу связать ноги, а потом руки, — уверенно говорит Ааду. — Ребята, у меня веревка толстая, может, попробуем?
Попробовать не удается. С шумом убирают запор у входа. Широкая полоса света заливает бункер и безжалостно обнажает всю безнадежность положения. Но пленникам не долго удается разглядывать себя. Ничего не говоря, Хусс наклоняется над Сальме и пытается развязать ее путы. Узлы затянуты крепко-накрепко, а Хуссу неохота возиться долго. Он выхватывает из ножен финку и освобождает девочке руки и ноги.
— Вставай! — сухо командует он.
Одеревеневшие ноги не хотят слушаться. Нетерпеливо Хусс следит, как медленно поднимается Сальме, наконец подхватывает ее и ставит на ноги. Потом толкает пошатывающуюся девочку к двери.
— Куда вы ее ведете? — спрашивают три мальчишеских голоса хором. В ответ только глухо стукает захлопывающийся люк.
Сальме впереди, Хусс за нею с автоматом, идут они через поляну. Жадным взором девочка смотрит на свежую, омытую росой зелень вокруг. Дух перехватывает от неудержимого желания свободы.
— Направо! Прямо! — сурово командует конвоир. — Иди, дурочка! — коротко прикрикивает Хусс, когда Сальме останавливается перед входом в другой бункер. Упершийся под лопатку ствол автомата заставляет ее войти в сумеречный проход.
Через бойницы под потолком проникает в бункер дневной свет, кроме того, тут горит еще и яркая газовая лампа. Одна половина ее прикрыта куском картона, чтобы свет не бил в глаза сидящим за столом. А за столом сидит Старик и барабанит пальцами.
Старик долго смотрит на девочку, не произнося ни слова.
— Сколько вас пришло сюда? — начинает он допрашивать девочку.
Сальме не отвечает.
— Сколько вас пришло сюда? — повышает голос Старик.
В своей коротенькой жизни Сальме несколько раз приходилось испытывать парализующий страх. Она боится мышей. Каждый раз, когда она видит эту маленькую серенькую зверюшку, все ее тело охватывает жар, она вскрикивает и колени начинают дрожать.
Сейчас она не вскрикивает, но колени ее пронизывает предательская дрожь.
Старик поднимается, берет со стола листок бумаги и тычет девочке под нос. Это отнятая у Хиллара карта.
— Где вы это взяли?
Колени у Сальме дрожат, словно она едет на подножке дряхлого грузовика. Широко раскрытыми глазами она уставилась на Старика. Перепуганная, она едва дышит.
— Отвечай! Где вы взяли карты?
Никакого ответа. Разъяренный Старик замахивается и дает девочке пощечину. Девочка падает. Поднявшись на ноги, она беззвучно всхлипывает.
— Молчать! — вопит Старик и добавляет ругательство.
Походив взад-вперед от стола к девочке и обратно, он садится за стол.
— Сколько вас пришло?
Пальцы Старика снова начинают барабанить по столу.
— Ах, по-доброму не говоришь? Ну как будет барышне угодно! Хусс, прижми-ка ее!
Хусс, хмуро стоящий за спиной Сальме, уставился в землю и не двигается.
— Прижми ее, Хусс! — командует Старик. — Легонько, но сладко.
Хусс по-прежнему стоит неподвижно. Наконец бросает Сальме:
— Отвечай, девчонка, что у тебя спрашивают. Говори, не действуй людям на нервы.
Сальме молчит. Но уже больше не от страха, а из упрямства. С ужасом в душе она внутренне готовится к тому, о чем Старик сказал «прижми».
Старик переводит взгляд с девочки на уставившегося в пол Хусса и раздумывает. Настроение штурмбанфюрера ему не по нраву! Тряпка! Но и не в этом дело. Штурмбанфюрер Хуго Миккал не выполнил приказ! Хорошо! Придет время, это ему зачтется!
Молчание становится долгим. Девочка тяжело дышит от страха.
— Так, девчонка, даю тебе время подумать. Уведи ее, Хусс, и возвращайся сюда, — велит Старик.
Хусс поднимает удивленные глаза и иронически улыбается. Выходит, он и Старик думали об одном и том же: чего не сделает Хусс, то с радостью выполнит Левша.
После неожиданного распоряжения Старика Сальме чувствует, что ноги совсем плохо слушаются ее. Держась за стену, она с трудом выходит из бункера. А в голове уже начинает стучать молотком тревожная мысль о том, что должно наступить позже.
