Хейно Вяли - Волчья Лапа

Хейно Вяли

Волчья Лапа

Это повесть об одном мальчишке и о флаге — полинявшем лоскуте дешевой материи, который сам по себе не имеет никакой особой ценности. Это повесть вообще о мальчишках.

Меня могут упрекнуть, что она немного сентиментальна. Упрек справедливый, но из-за этого я не стану слишком огорчаться. Ибо мы, мальчишки, в известном возрасте бываем сентиментальны и всем существом своим готовы к большим делам. Немножко сентиментальности и готовности к великим свершениям остается в нас и тогда, когда мы уже давно носим длинные брюки, а парикмахер бреет нашу бороду, жесткую, как металлическая щетка. И я думаю, что нам не стоит ни сожалеть об этом, ни бояться, ни стыдиться этого.

Автор

1

Сын констебля Мейнхард зевал во весь рот.

Было жарко и скучно.

Мати, младший брат Мейнхарда, шлепал босыми ногами по дорожной пыли. Нагретая солнцем пыль, мягкая и горячая, словно зола, толстым слоем лежала на широкой дороге, ведущей через ельник. За три недели не выпало ни капли дождя. В ельнике на краю города не было больше ни настоящей тени, ни прохлады — среди грустно поникших деревьев и кустов повисла неподвижная, пыльная духота.

Мейнхард тупо смотрел на фонтанчики пыли, поднимавшиеся из-под ног брата.

«Вот дурак, — подумал Мейнхард вяло. — Мало ему пыли вокруг. Следовало бы дать ему по шее». Однако жара так изнурила Мейнхарда, что лень было даже сделать брату замечание.

В полдень жарило крохотное, как зернышко, но от этого еще более злое, солнце. Лес и вся окраина города словно вымерли. Поди угадай, кто и где нашел себе укрытие от жары. В такую погоду лучше всего сидеть по шею в воде, но ни реки, ни озера, ни даже большой лужи вблизи города не было.

Мейнхард сплюнул сквозь зубы. Попробуй-ка в такое пекло набрать слюны на плевок! Но среди всех мальчишек с городской окраины Мейнхард плевался лучше всех. Еще раз сплюнув, он, по примеру младшего брата, зашлепал босыми ногами по пыли.

Скучным, невыносимо томительным и скучным был день. Трудно сказать, как долго сидели братья на опушке ельника и безмолвно шлепали пятками по пыли. Но вот оба они одновременно повернули головы и уставились на дорогу.

К ним приближались два маленьких мальчика, у каждого в руках корзина.

Подойдя достаточно близко к братьям, они, наконец, в нерешительности остановились.

— Эй, вы! — крикнул младший сын констебля. — Подите сюда!

Малыши не тронулись с места.

— Подите сюда! — велел Мати. — Да поживее!

Малыши — Юло и Атс, жившие в доходном доме госпожи Сикк, — тоже были братьями. Один шести, другой пяти лет. Сопляки по сравнению с сыновьями констебля. Но в такой скучный день и сопляки могут сгодиться для развлечения.

— Почему у вас корзинки? — начал допрос Мати.

— Идем собирать шишки.

— Зачем вам шишки?

— Мама топит шишками плиту.

— А почему не дровами?

— Дрова дорогие, а шишек летом в лесу полно.

Исчерпав на этом запас вопросов, «следователь» вопросительно взглянул на старшего брата. Мейнхард сосредоточенно рассматривал свои запыленные ноги. Это значило, что в голове у него что-то вызревает.

Юло и Атс стояли, как маленькие солдатики. Если тебе только пять или шесть лет, то ты должен знать, как следует стоять перед десяти-двенадцатилетними мальчиками. Особенно, если это сыновья констебля.

— Можно, мы пойдем? — спросил Юло.

Мати молчал, а Мейнхард, не взглянув на спрашивающего, сплюнул. Малыши, еще почтительнее подтянувшись, продолжали стоять.

— Ну, так! — Мейнхард наконец удостоил обоих взглядом. — На прошлой неделе мы, кажется, лечили вас от радикулита?

Это действительно так и было. Сыновья констебля захватили малышей в плен, раздели обоих догола и по очереди сажали их в муравейник. Сначала Юло, потом Атса, потом снова Юло, потом Атса…

— Теперь здоровы? — спросил Мейнхард.

— Здоровы! — отважно заявил Юло. Атс заплакал.

Мейнхард сплюнул.

— Мать у вас добрая? — спросил Мейнхард.

— Добрая! — похвалил Юло. Атс облегченно вытер тыльной стороной ладони нос.

— А чем вы ей платите за доброту?

Вопрос был серьезный и неожиданный. По крайней мере, ни Юло, ни Атс никогда не задавали себе такого вопроса. И поскольку ответ затягивался, лицо Мейнхарда становилось все мрачнее.

— Я дарю своей матери цветы! — наконец изрек Мейнхард и встал. — Следуйте за мной.

Четыре пары босых ног зашлепали по пыльной дороге. Стороннему наблюдателю эта процессия могла показаться несколько странной: впереди вышагивал большой мальчишка, позади тоже шел парнишка постарше, а между ними семенили два испуганных малыша, словно арестанты под конвоем. В известном смысле, так оно и было, и, предупреждая возможную попытку к бегству, Мати за спиной у конвоируемых сжимал потной ладонью жестяную рукоятку игрушечного пистолета.

Вскоре лесная тропинка уперлась в высокую каменную ограду и, свернув, пошла вдоль нее. Но Мейнхард, и вместе с ним остальные, остановились у стены.

— Ну, так, — сказал Мейнхард. В нем не осталось и следа недавней тупости и вялости. Он снова был самим собой, немногословным, но всегда предприимчивым и деятельным сыном констебля, и это обстоятельство должно было особо насторожить Юло и Атса. Но когда тебе шесть лет, а за твоей спиной держат пистолет, хотя бы и жестяной, то осторожность, пожалуй, не слишком-то поможет.

Каменная стена служила оградой сада господина Маази. Юло и Атс должны были знать это, потому что сад господина Маази считался самым большим в городе.

— За этой стеной растут прекрасные цветы, — сообщил Мейнхард.

Малыши с опаской поглядели на каменную ограду. Она казалась высокой и непреодолимой, и в их глазах блеснула слабая искорка облегчения.

Но для Мейнхарда не существовало непреодолимых заборов и оград. Мати не пришлось даже подставлять ему спину. Мейнхард уже лежал животом на верхе стены, небрежно свесив одну ногу, и, очевидно, любовался видом, который открывался ему по ту сторону ограды.

— Давай подсади их, — сказал он наконец Мати.

Малыши заупрямились, и Атс даже попытался дать деру. Но дело решили корзинки. Мати просто вырвал их у малышей и перекинул через ограду. И оба мятежника мгновенно смирились.

Вскоре все четверо сидели на сглаженном цементном верху стены и глядели вниз. Двое изучающе, двое со страхом. Затем Мейнхард соскользнул со стены вниз и через две-три секунды уже стоял в кустах малины.

— Давай, спускай их! — велел он брату.

— Не хнычьте! — подбодрил малышей Мати. Они плакали, судорожно цеплялись за стену и за того, кто спускал их, и даже не заметили, как оказались внизу. Только кончики пальцев, поцарапанные о камни ограды, больно горели. Но в этом были виноваты они сами, и только они.

Густые кусты малины поднимались выше их головы. Юло и Атс нашли свои корзинки и вместе с корзинками обрели чуточку смелости.

— Пошли! — сказал Мейнхард. Они миновали малинник и оказались на краю открытых грядок.

На грядках росли рядами цветы. Пересчитать их было невозможно. И каких только цветов тут не было!

— Видите, вот этих вы нарвете! — приказал им Мати. — Это анютины глазки. Но вы не срывайте цветы, а выдергивайте вместе с корнями. Тогда можно будет дома снова посадить их. Они цветут до осени. Ясно?

— Но… разве можно?

— Я всегда ношу своей матери цветы отсюда!

Если так, то у Юло больше вопросов не было.

— Нарвите оба полные корзинки, — поучал Мейнхард. — А потом можете поесть клубники. Клубника тут крупная, как сливы. Она там растет, видите, возле другой стены. Но сперва цветы. Начинайте!

— А вы куда? — встревожился Юло, когда констеблевы сыновья отступили за кусты малины.

— Подождем вас на стене, потом поможем перелезть, — успокоил его Мейнхард. — Бояться нечего, мы будем видны отсюда.

Мейнхард и Мати действительно взобрались на стену и улеглись там, голова к голове, как два больших ленивых кота. Юло и Атс, то и дело поднимая глаза, могли их видеть. Уверенность, которую придает столь явная верность слову, трудно, да, пожалуй, и невозможно переоценить.

На нагревшейся стене солнце жарило спины и головы сыновей констебля. Лежать здесь было адской мукой. Но Мейнхарду, казалось, все нипочем. Он не отрываясь следил за мальчуганами на цветочной грядке.

— А что же дальше? — наконец не выдержал Мати.

Мейнхард лишь сплюнул сквозь зубы. В этом и заключался его ответ.

Юло и Атс давно позабыли о тревоге и опасностях, которые владели ими в начале этого необычного приключения. Анютины глазки — одни ярко-желтые, как бабочки, другие буро-красные, как бархатная обивка стульев госпожи Сикк, третьи пестрые, с причудливым сочетанием красок, были самыми красивыми цветами, какие только они когда-либо видели. Они легко выходили с корнями из земли, чтобы до осени цвести на радость маме под низким окном. Мальчишки выбирали самые яркие и красивые цветы, и, хотя большие корзинки для сбора картофеля были уже доверху полны, туда — если немножко утрамбовать — могло поместиться еще. Но вот уже действительно больше не помещалось.